10. Думаю, я могла бы сделать это. Завтра.

Картер пишет мне ранним утром: «У Оливии с Оденом всё складывается не очень. Он сегодня к тебе не приедет. Буду только я».

Я психую. Не знаю, что мне надеть. Среди моей одежды нет ничего столь же сексуального, как то красное платье.

Папа подходит к моей двери, удивленно глядя на меня – всё еще в полотенце.

– Что случилось? – он перешагивает через ворох одежды.

– Пап, у меня нет одежды. Вообще ничего, кроме каких-то мешков и… – я вытаскиваю белую блузку с рюшами и кружевом, – и вот этого, что бы это ни было.

Папа садится на мою кровать.

– Это из-за того парня? Картера, да?

Я удивлена, что он помнит его имя. Но потом до меня доходит, что он сидит на моей кровати, а он заходит ко мне в комнату только ради того, чтобы поговорить.

Заметив, как я смотрю на него, он похлопывает по постели ладонью.

– Иди сюда, сядь.

Я с опаской присаживаюсь рядом с ним. Пожалуйста, давай только не будем говорить о Колумбийском университете.

Он смотрит на свои руки, лежащие у него на коленях.

– Я хочу извиниться за то, как вчера говорил с тобой о Хэтти.

Ох. Такого я точно не ожидала, тем более что папа никогда не извиняется. Я не отвечаю, потому что… Что вообще принято говорить, когда кто-то перед тобой извиняется? Спасибо? Я тебя прощаю? Всё в порядке? Ничто из этого не кажется мне подходящим. Ничто не кажется правильным.

Он поднимает на меня взгляд.

– Потеряв своего отца, я так злился на него за то, что он умер. У меня было такое чувство, будто он умер специально, чтобы я пожалел о том, что поступил в Колумбийский университет. Он не хотел, чтобы я уезжал так далеко.

Я киваю. Я знала про дедушку.

– Я вернулся из Нью-Йорка, чтобы похоронить его и провести с Хэтти каждую возможную секунду. И ты тоже можешь.

– Пап, Хэтти теперь не та Хэтти, которую я знала. Меня пугает то, кем она теперь стала. Я боюсь, что она не помнит меня.

Он возмущенно смотрит на меня:

– Конечно, она тебя помнит, Куинн. Она спрашивает о тебе каждый раз, когда я прихожу.

У меня округляются глаза, губы дрожат.

– Правда?

– Ну конечно, дочка, – он приподнимает мой подбородок.

Я не видела Хэтти почти год. И всё это время, несмотря на усиливающуюся болезнь Альцгеймера, она продолжает спрашивать обо мне.

Папа встает.

– Одевайся, – говорит он.

Я смотрю, как он уходит, и его слова отдаются эхом у меня в голове. «Она спрашивает о тебе каждый раз, когда я прихожу». Моя Хэтти спрашивает обо мне. Может, это настоящая она, а не просто оболочка, оставшаяся от той, кем она была. Может, она всё еще внутри.

– Папа, подожди, – кричу я ему вслед.

Он оборачивается, остановившись в дверном проеме.

– Мне нужно еще с тобой поговорить.

– И о чем же? – Он возвращается, но не садится. Мне немного страшно, на я не могу и дальше избегать этого разговора. Я не могла смотреть на него с того дня, когда ко мне впервые приехали Картер с Оденом. Мне очень нужно, чтобы он сказал мне, что он тот, кто я думаю, что Картер неправильно понял ситуацию.

– Пап, что у тебя случилось с Картером в тот день, когда ты увидел его у нас дома?

Он смотрит на меня, прищурившись, словно собирается поднять палец и накричать на меня за то, что снова подняла эту тему, но он опускает плечи и вздыхает.

– Куинн, милая, почему мы говорим об этом снова и снова?

– Мы еще ни разу об этом не говорили. А я не могу перестать об этом думать, потому что, пап, моя кожа того же цвета, что и у Картера, и я не знаю, что это всё значит. – Я прикусываю губу, чтобы сдержаться, но чувствую, как всё, что я пыталась обуздать, рвется наружу, чтобы быть увиденным, услышанным и наконец признанным. – Я не знаю, показывает ли это, какой ты видишь меня.

Он опускает глаза, а потом снова садится рядом со мной на кровать.

– Я вижу удивительную, умную, талантливую, красивую темнокожую девушку.

– А когда смотришь на других девушек, похожих на меня, ты видишь то же самое?

Он хмурится.

– Конечно, Куинн.

– Ладно, тогда объясни, пожалуйста, что у вас произошло с Картером! – Я придвигаюсь к нему с мольбой в глазах.

– Я ошибся, – он пожимает плечами, бегая глазами. – Я мало спал и, если честно, прежде не видел у нас дома такого парня, как Картер. Никогда.

– И ты подумал, что он хочет нас ограбить?

Он смотрит на свои руки у себя на коленях.

– Я не знаю, о чем я думал. Но, возможно, да, – он поднимает взгляд, встречаясь со мной глазами. – Но, пожалуйста, не сомневайся в том, как сильно я тебя люблю и как ценю. Я ошибся с Картером, и, по правде говоря, это был серьезный звоночек. У меня должно быть больше темнокожих друзей.

– А у тебя когда-нибудь были темнокожие друзья? – Я не могу представить его с темнокожими друзьями, даже в старшей школе, не говоря уж о колледже.

– Только в Колумбийском университете. Я был членом Организации темнокожих студентов. Я об этом рассказывал, – он качает головой, – ты всегда перестаешь меня слушать, когда говорю о Колумбийском университете.

– Ну ладно, – я закатываю глаза. Давай только не будем переводить разговор на меня.

– Как бы там ни было, в моей жизни должно быть больше темнокожих людей. До этого момента я не понимал, насколько это важно. Когда у тебя есть темнокожие друзья, ты как будто становишься более… цельным.

Я закрываю рот, это «цельным» звенит у меня в ушах. Я понимаю, что именно он имеет в виду. Когда в моей жизни появились Оливия с Картером, даже за такой короткий промежуток времени моя жизнь уже успела измениться. Разговоры с ними, полученные рядом с ними впечатления – такого у меня просто не могло быть ни с Мэттом, ни тем более с Дестани.

– Так… – говорю я, – я тут подумала, раз уж у тебя сегодня день извинений, к нам как раз должен приехать Картер.

Услышав это, он встает. Я, выжидая, смотрю, как он идет к двери. Уже в коридоре он останавливается и поворачивается.

– Ладно, может, я и извинюсь.

Картер приезжает в полдень. Отец открывает дверь, пока я бегу вниз по лестнице. Когда я дохожу до прихожей, Картер уже разувается. Он в черных спортивных шортах, приспущенных на бедрах, белой футболке и со сверкающими гвоздиками в ушах. Он встречается со мной глазами, а потом окидывает взглядом мои ноги в суперкоротких шортах и ложбинку между грудями в майке с глубоким вырезом.