Выживанию юродства на Афоне57, видимо, способствовало русское влияние. Так, болгарин Анфим Симонопетрит, начавший юродствовать в 1841 году, был опознан в качестве “похаба” иноками русского Пантелеймонового монастыря58. Время от времени те или иные монахи различных афонских обителей впадали в юродство до недавних пор59. В течение ХХ века в Греции на местном уровне получили какую-то известность не менее девяти юродствовавших эксцентриков, но официальная церковь не признала никого из них60.

I

О том, как распространялось юродство в сопредельные с Византией страны, данных почти нет. Например, хотя армянские синаксари и рассказывают о Симеоне Эмесском, его образ по возможности “причесан”: в житии нет ни сексуальной провокации, ни дефекации, а в женскую баню герой отправляется лишь потому, что там вода горячее1. В грузинской церкви почитался некто Георгий Салос, но о нем абсолютно ничего не известно2. Кроме того, в одной грузинской хронике начала XIV века единожды упомянут монах Гареджского монастыря Пимен Салос, который в царствование Димитрия Самопожертвователя (1125–1154/1156) обратил в христианство лезгин3, – но миссионерство, пожалуй, нельзя назвать характерным юродским поведением. Больше напоминает юродивого другой грузинский святой, Евлогий Пророк, иначе Салос, который сопровождал царицу Тамару и своими странными ужимками предсказал победу грузинского войска над турками4. Однако в древних святцах этот персонаж не фигурирует.

В румынской традиции юродство не зафиксировано вовсе, а жития византийских “похабов” были переведены очень поздно5.

Южные славяне должны были узнать о юродстве довольно рано, как в ходе интенсивных личных контактов с Империей, так и при переводе византийских сочинений. Здесь нужно сказать несколько слов о том, какими терминами славяне описывали юродство. В отличие от амхарского, грузинского или даже латинского языков, старославянский не только заимствовал греческое слово σαλός, но и создал свою собственную терминологию.

Видимо, самым старым было обозначение буй (буякъ, буявъ), которое употреблено в древнейшем кирилло-мефодиевском переводе Послания к Коринфянам (в последующих редакциях оно постепенно вытесняется словами оуродъ, оуродив, юродивый)6. Слово буй использовалось в прямом значении “глупый”, но также и в терминологическом словосочетании “юродивый Христа ради”7 как южными, так и восточными славянами, ср. в первой русской редакции жития Василия Нового (XII в.): “Иже оуродьствомъ моудраго злобоу побѣдиша, ибо в соуетнѣмъ мирѣ семъ боуи себе Хã ради створивше… посмѣхъ быша…”8 Кроме того, древнерусский ареал имел свою специфику: здесь было в ходу слово, не пользовавшееся широким распространением у других славян, – похабъ (от “хабити” – “портить”). Именно оно почти повсеместно стояло в протографе древнерусского перевода жития Андрея Юродивого, и лишь позднее в процессе переписывания и редактирования (в том числе сглаживания) текста было во многих местах заменено на оуродивъ (оуродъ). В целом, разумеется, эти два слова выступают как синонимы и взаимно заменяют друг друга в разных рукописях9. Заметим, кстати, что и μωρός, и σαλός равно переводились и как “похаб”, и как “оурод”.

Однако именно слово оуродъ в конце концов стало наиболее употребительным обозначением специфического христианского подвига. Юродивый (по-древнеславянски – уродивый или просто урод10) – это по первому своему смыслу тот, кто “родился неправильно”, будь то в физическом или умственном отношении. Это слово фигурирует в переводе Пандектов Антиоха (XI в.): “Мы оуроды Xã ради” (л. 56)11; в переводах Синайского патерика (XI в.): “зьряще же бе акы оуродъ” (л. 79об.; л. 145); в Мстиславовом Евангелии (начало XII в.): “оца нашего Сумеона оуродиваа Хã ради” (л. 202а)12; в переводе Пандектов Никона Черногорца (славянская рукопись 1296 г.): “оуродъ себе створити” (л. 13; ср.: Пандекты XIV в., л. 28а) и т. д.13 В XVII веке значения разделились14: “урод” стало обозначением врожденного калеки, а “юрод” – безумца, в том числе и притворного.

Вышеприведенными терминами не исчерпывалась славянская синонимия юродства. В древнеболгарском переводе жития Симеона используются также кальки салос и екзих (σαλὸς καὶ ἔξηχος), причем при первом вхождении σαλός глоссируется как “салосъ, сиречь оурод”15. В древнерусском переводе жития Андрея, где встречаются слова несмысленъ (несмыслъ), боголишь (боголишень, боголишивый), дважды употребляется и салос, а в одной переводческой глоссе сказано: “Где хощеть быти салос и езихос, иже есть похабъ и боголишь”16. В русском языке слово салос сохранилось до позднего времени в качестве книжного (ср. ниже, с. 203).

Чуть в стороне от этого синонимического ряда стоит многофункциональное слово блаженный. Оно применялось и для замены общего греческого термина μακάριος17, означавшего просто “святой”18, и, более конкретно, для описания некоторых “тайных слуг Господа” (см. с. 45), например Никиты Царьградского, хартулярия из одной византийской “душеполезной истории” (BHG 1322е), и, в-третьих, для обозначения ряда западных святых вроде Иеронима и Августина (этот последний класс приравнивается к католическому статусу beatus). Но за пределами любых классификаций все равно остаются некоторые святые вроде “блаженной” княгини Ольги. Православная церковь не имеет твердого определения для этого статуса19. Нас, конечно, интересует вопрос, почему стали называть “блаженными” юродивых, тем более что среди множества определений это – единственное изначально позитивное. Нельзя исключить, что на “похабов” распространилось определение “тайных слуг”. Существует также вероятность, что “блаженными” юродивые стали в порядке аллюзии на начало Нагорной проповеди: “Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное” (Мф. 5:3). Возможно, что это произошло из-за особенностей самого слова “благо”: своим христианским значением оно как бы “село” на языческое. “Благое” было оприходовано христианами именно потому, что оно передавало идею самого прекрасного, что мог вообразить себе язычник, – всего вкусного и жирного, и хотя семантическое развитие пошло дальше, призвук старого значения остался. Позднее слово было переосмыслено уже в христианских категориях как нечто скоромное и, далее, попросту “неправильное”, “антикультурное” и т. д. – отсюда и развиваются в славянских языках такие слова, как “благая (бешеная) собака”, “благовать (заниматься чем-то предосудительным)”, “кричать благим матом” и пр. Все эти значения не могут быть истолкованы как позднейшее отрицательное переосмысление юродства, а являются следами древнейшего семантического пласта20. Если это так, значит, для двусмысленного подвига было выбрано слово, само обладавшее некоторым оттенком амбивалентности. Наконец, последняя гипотеза: в слове “блаженный” перемешались производные от двух разных корней, “благо” и “блазн”. Последний имеет во всех славянских языках весьма богатую и разветвленную деривацию. Глагол blazniti в словенском значит “вести себя безрассудно, нести вздор, бредить, браниться, богохульствовать”, в чешском “быть не в своем уме”, в польском “делать посмешищем, компрометировать”. Русское “блажить” значит не только “возносить, величать” (от корня “благо”), но и “дурить, проказить, сумасбродить, нести вздор, сходить с ума” и т. п. (от корня “блазн”). От этого корня происходят “блазенство” (шутовство, гаерство), “блажь”, “соблазн”. Нельзя не признать, что все вышеперечисленные значения весьма подходят юродивому. Быть может, по удивительной прихоти славянского языка в описании “похаба” удачно наложились друг на друга два значения, к которым и должен сводиться этот феномен.