как личности. Мы не просто определенный тип личности и тела, мы также определенный тип социального существа. Наше положение в сложной взаимосвязи структурированных общественных взаимодействий будет по-разному влиять на формы страха. На разных этапах жизненного цикла (младенец, ребенок, подросток, взрослый, зрелый, пожилой человек и т. д.) наша склонность к страху, а также наше восприятие опасностей, связанных с различными ситуациями, отличаются. Это не просто функция возраста, а скорее отражение социальных обстоятельств, в которых люди в разное время оказываются. В повседневной жизни мы перемещаемся между целой серией таких социальных позиций, вытекающих из различных рутин. Все они, по отдельности и вместе, влияют на характер нашего потенциального и фактического страха.

Окружающая среда, культуры, общественные структуры, личности и социальные субъекты различаются только аналитически. В конкретной ситуации они будут взаимно влиять друг на друга в сложном потоке социальных действий. Внутри отдельных сюжетов один из параметров может доминировать над остальными, однако это является характеристикой конкретной ситуации, а не самого параметра.

Центральное место в этой концепции занимает образ социальной деятельности, в котором активные участники устанавливают различные режимы, где они связаны со своей структурирующей средой, и в котором сама эта деятельность основывается на телесной, психологической и социальной идентичности. Страх, таким образом, является продуктом взаимосвязанных отношений между тем, что Тюдор называет «моделями институционального страха» (заданными структурирующими средами) и «моделями индивидуального страха» (вытекающими из формирования индивидуальной идентичности).

Поскольку далее речь пойдет прежде всего о культурных проявлениях страшного, остановимся поподробнее на культурном параметре.

Способность агентов выбирать и интерпретировать ресурсы, предоставляемые их культурной средой, создает разрыв между терминами культуры и их воплощением в социальной деятельности. Проще говоря, мы опасаемся Х не просто потому, что наша культура подсказывает нам его бояться. Мы опасаемся этого, потому что сочетание культурных и некультурных, физических, психологических и социальных факторов заставляет нас делать это. Тем не менее, как одна из структур, формирующих обстановку страха, культура является важной отправной точкой для анализа, в котором, как и в других, хранятся условия, в которых мы обычно выражаем наши страхи.

В человеческих обществах всегда есть «культура страха», в том смысле, что они предоставляют своим членам материалы, из которых формируются страхи. Однако многообразие культурных моделей, существующих в данном обществе, вполне может быть несовместимо друг с другом, а также будет по-разному использовано различными социальными группами, «собственностью» которых они являются. Эти модели также могут различаться в социальном диапазоне, в котором они эффективны, и в той степени специфичности, с которой они определяют то, чего следует бояться.

Тюдор выделяет три уровня концептуализации культуры страха:

– Описания и представления о явлениях, которые следует считать страшными. Они не связаны между собой и даются человеку как будто сами по себе. Например, культура предлагает нам опасаться призраков, ядовитых змей, черных кошек, просто описывая их как нечто, чего следует бояться по той или иной причине, однако вместе эти явления не составляют единой системы.

– Описания и представления в отношении классов явлений, которые следует считать страшными. Культура группирует отдельные феномены как потенциально пугающие, определяет критерии, на основании которых они создаются, и предлагает надлежащие меры реагирования на страх. Эти группы меняются со временем. Например, хотя в современном обществе все еще существует страх перед сверхъестественным, но он считается необоснованным по сравнению, скажем, с тем, как его воспринимали в дописьменных обществах. С другой стороны, во второй четверти ХХ века получила широкое распространение тревога по поводу скрытых опасностей загрязнения окружающей среды, хотя до этого его не принимали во внимание.

– Описания и представления в отношении страха в целом. Когда Фуреди (и другие) предполагает, что принцип безопасности стал широко распространенным руководством к действию в современном обществе, он, по сути, описывает рост общего уровня тревоги и, как следствие, – страха. Такая позиция предрасполагает к тому, чтобы бояться, но не указывает на какие-либо конкретные явления. Иными словами, культура может способствовать созданию атмосферы страха в обществе в целом.

Как такое трехступенчатое описание может помочь нам в дальнейшем развитии социологического подхода к страху?

Рассмотрим, например, явление, ставшее причиной «моральной паники» совсем недавно – «Синие киты»: группы в социальных сетях, которые якобы спровоцировали случаи суицидов среди подростков.

Не составит большого труда проследить подготовку общественного мнения к такой моральной панике.

Обеспокоенность, которая всегда латентно присутствует вокруг подростковых сюжетов (которая связана с общим изменением характера коммуникации подростков между собой и со взрослыми), накладывается на реальные случаи самоубийств и подкрепляется объясняющими их тревожными публикациями в СМИ. «Синие киты» могут быть проанализированы как культурная модель, проявившаяся в конкретных контекстах и в подходящих социальных условиях.

В какой среде страх перед «группами смерти» проявляется наиболее остро? Какие социальные субъекты с большей вероятностью будут испытывать тревожность, переходящую в страх? В каких социальных структурах такой страх, скорее всего, станет рутинной чертой? При каких обстоятельствах этот страх будет выражен тем или иным образом, а не иначе? Ответы на эти вопросы, сформулированные с помощью параметров, выделенных Тюдором, послужат основой для более подробной характеристики того, как страх, например перед «Синими китами», входит в повседневную модель социальной жизни через конкретные категории социальных агентов и в определенных обстоятельствах, описанных через эмпирические данные.

Ужас перед «Синими китами» входит в более масштабную систему страхов: это боязнь потери контроля над уязвимыми (и псевдоуязвимыми) группами, страх уменьшения собственного влияния и власти над другими людьми, своими детьми и детьми вообще, которые представляются беззащитными перед миром, с которым они только начинают напрямую взаимодействовать, а также страх перед новыми технологиями и теми новыми способами коммуникации, которые они несут.

Так, авторы сообщений, «расследований» о «группах смерти», а также тех, кто репостил и сам писал о своих опасениях на эту тему, – все они поддерживали мнение о том, что в нашем обществе подростковые самоубийства настолько являются обыденностью, что даже институционализированы в виде игры. Такие утверждения не находят доказательств, но из-за того, что они являются частью более широкой совокупности опасений, связанных с технологиями и беззащитностью детей, они обретают дополнительную силу.

Таким образом, страх опирается на предрассудки, которые в свою очередь подтверждаются дополнительными сообщениями, транслирующими такие же опасения, порождая тем самым дурную бесконечность.

Теоретически любая крипипаста может стать причиной моральной паники, поскольку каждая из них стремится использовать существующую неуверенность перед миром.

Несмотря на понятность, глубину и распространенность таких страхов, нельзя говорить, что предрасположенность к ним существует повсеместно. Тревога перед опасными для подростков группами в социальных сетях, хотя и является характерной чертой некоторых групп, отнюдь