показано в рассказе Виктора Пелевина «Желтая стрела». Из-за определенной замкнутости мира вагона поезда легко испугаться отсутствия контроля.

Это связано с понятием «агентность». Чтобы объяснить, что это, придется прибегнуть к примерам: когда человек сам определяет свои действия и сам за них отвечает – у него высокая агентность; в ситуациях, когда он обращается за помощью или находится в ситуациях, которые он не сам контролирует, – агентность падает. Поэтому, например, ехать в машине менее страшно, чем в самолете, даже несмотря на несопоставимость количества ДТП и авиакатастроф: в машине ты как будто контролируешь ситуацию, твоя агентность высока, в то время как в самолете агентность полностью делегирована пилоту. Поезд, который движется как будто сам по себе, тоже является ситуацией потери агентности.

Об этом желании получить обратно контроль над своими действиями (а также о бесполезности и опасности этого желания) повествует рассказ Дмитрия Быкова «Можарово», который часто распространяется как большая крипипаста.

Примерно о том же повествует рассказ «Снежная ночь», который также демонстрирует потустороннее пространство, в котором едет поезд.

Путешествия на автобусах ассоциируются с гораздо более индивидуальными переживаниями. На них легко попасть и легко сойти, и при этом почти не нужно взаимодействовать с другими людьми. Именно через автобус попал в мир вечного пионерского лагеря главный герой игры «Бесконечное лето». Этот вид транспорта оказывается настолько более приземленным, что его водители иногда получают в страшных историях свой голос:

Измайловский парк

Я водила в Мосгортрансе, работал на маршруте, который проходит через Главную аллею Измайловского парка (после того случая перевелся в другую колонну, теперь там не езжу). Если есть аноны из ВАО, может, представляют, что это за место. Кто не знает, Измайловский парк – это здоровый лес, там есть цивильные части, но Главная аллея проходит и через глухомань. Там и днем-то мало кто садится или выходит. Дело было ночью – последний рейс, время около двенадцати. Начало декабря, но шли дожди, в общем, поздняя осень, помните, наверное. На «Партизанской» никто не сел, я пустой поехал, въехал в лес, втопил. Это была ночь на воскресенье – машин вообще не было. Я даже не предполагал, что кто-то может быть на этой остановке в это время; заметил человека, резко затормозил, но все равно остановился далеко, подал назад, открыл дверь. Пассажир (мужик, лет 45–50 на вид) зашел, через АСКП не прошел, встал на передней площадке. Я подумал, что он хочет купить билет, обернулся, а он стоял, как статуя – никакой мимики, никакого движения, тупо смотрел вперед на дорогу. Я сперва подумал, что он бухой, окрикнул его, но никакой реакции. Тут я вгляделся в него повнимательнее, и меня прошиб мороз. Не выглядел он как наркоман или алкаш. Я был несколько раз на похоронах, и этот человек выглядел именно как покойник, которому несколько дней: такие же заостренные черты, такой же цвет кожи, а его глаза, я не смогу их описать, не то что пустые, а как будто сделаны из пластика. И вот сижу я за рулем посреди леса, никого кругом, хотя я в Москве, в кармане сотовый, пару километров вперед, и вечно оживленное шоссе Энтузиастов, полицейские патрули с автоматами, под землей едут поздние поезда метро, гуляют подвыпившие компашки, – уж опасаться чего-то сверхъестественного в нашем мегаполисе, казалось бы, смешно. Но мне было не смешно, руки вспотели, а тело, наоборот, стал бить озноб. Сзади стоит он, и я чувствую, что он не человек. А вокруг этот чертов лес. Может, вы испытывали чувство, когда ужас переходит в отчаяние. Например, когда ты лежишь в постели, тебе кажется, что что-то есть в темноте, но ты уже не можешь притворяться, что ты в безопасности, если укрылся с головой одеялом. Ты вскакиваешь и включаешь свет. Так и я в таком же состоянии, не закрыв дверь, поехал вперед. Чувство страха даже прошло, я ощущал какую-то обреченность, и мне казалось, что за рулем не я, а какая-то кукла. Наверно, минуты через две вдали показались огни города, хотя для меня никогда время не тянулось так долго. Пассажир хлопнул ладонью по стеклу между салоном и кабиной. Я покорно остановился и закрыл глаза, я смирился, что оно меня сейчас убьет. Так просидел несколько секунд, как дурак, потом открыл глаза – в автобусе никого не было, я быстро поехал в город.

Метафорика путешествия часто связана с загробным миром. Это и понятно: человек будто умирает в месте отправления и воскресает в пункте назначения. Это остроумно обыграно в сериале «Звездный путь» (Star Trek). Там телепортация работает следующим образом: телепорт сканирует объект, при этом разбирая его на молекулы, а затем воссоздает его обратно уже в другом месте. Человек при этом как бы погибает, а дальше действует его клон.

Связь дороги со смертью наделяет это пространство особым статусом. Причем такое вполне работает и в городских пространствах.

Синий троллейбус

У Булата Окуджавы есть песня «Синий троллейбус». Красивая и добрая песня с хорошим смыслом. Но! Очень немногие знают, что эта песня имеет «второе дно». Ибо в ее основу легла известная история, или, точнее, легенда 60–70-х годов.

В те годы по Москве ходили слухи о синем троллейбусе (или автобусе). Этот троллейбус колесит по Москве каждый вечер, но встречают его лишь те, кто находится на грани суицида. В поздний час синий троллейбус подходит к остановке и открывает перед тобой двери. Почему-то никто не входит вслед за тобой. В пустом салоне только двое – ты и кондуктор. Это немного нелепый, пожилой и дешево одетый дядечка с добрым лицом. Он подходит к тебе и вежливо спрашивает, готов ли ты заплатить за проезд. Но когда ты шаришь по карманам и пытаешься сунуть ему мелочь, он вдруг берет тебя за руку и заглядывает тебе в глаза. И ты видишь в них то, что непостижимо и неосознаваемо для человека: небытие, бесконечность, пустоту. Ты видишь самую суть смерти, и пока твой разум цепенеет от невыразимого ужаса, ты вдруг слышишь, как он повторяет свой вопрос: «ЧЕМ ты готов заплатить за проезд ОБРАТНО?»

Если ты не можешь ответить на этот вопрос, а просто, воя от ужаса, обливаясь соплями и слезами, кидаешься ему в ноги, моля о бытии, о существовании, о жизни, – он сперва брезгливо отстраняется и очень внимательно