Он не собирался сдаваться. Он превозможет свои желания.

Наступила середина ночной стражи. Терент уставился на лоскутный флаг из трофеев. Из круглой бутылки, подрагивающей в его руках, он пил амасек. Мысль о еде вызывала тошноту. В красноватом полумраке все квадратики флага казались одного цвета, их даже трудно было различить — следовательно, в трофейном знамени нет никакого смысла. Оно не в состоянии прославлять победы Харртека. Черепа, расставленные в целле «Владыки войны», куда лучше. Может...

— О Терра, ну на кой мне складывать черепа в спальне? — пробормотал он себе под нос.

Харртек снова отхлебнул амасека. Ощущение вкуса притупилось, мягкий аромат напитка уже не ощущался. Осталось только легкое жжение в глубине горла. Терент не получал удовольствия ни от букета напитка, ни от производимого результата, но упрямо напивался каждый вечер.

Он потер руками голову. В последнее время волосы выпадали так интенсивно, что ему пришлось просто сбрить остатки. Пальцы попеременно ощущали то гладкую кожу, то бархатистые участки, где волосы еще росли. Это немного успокоило его, и он впал в транс на грани покоя и неописуемо мучительной головной боли.

Прозвенел сигнал на двери. Кто-то пришел.

— Убирайся, — произнес Харртек, но не настолько громко, чтобы посетитель услышал.

Дверь открылась, и в комнату хлынул слабый свет из коридора — все же чересчур яркий для глаз Харртека. На флаге из трофеев появилась тень.

— Что тебе надо, Кассон? — спросил Харртек.

Он не смотрел в сторону двери, но, кроме слуги, ее никто не мог открыть. Код замка знал только Кассон.

— Добрый вечер, принцепс-майорис.

Незнакомый, надменный и надтреснутый от старости голос.

— Ты не Кассон.

Харртек повернулся, не вставая со стула. Движение вызвало новую волну тошноты. Рот наполнился горькой слюной. Желудок сжался, и Харртек сглотнул, чтобы подавить тошноту. Он напился сильнее, чем предполагал.

В комнату вошел адепт Нового Механикума. Высокий и неестественно тонкий. По форме нижней части тела можно было догадаться о движущем механизме, заменившем ему ноги. Подол черного одеяния, покрывающего его с головы до ног, струился вокруг фигуры и жил собственной жизнью.

Посетитель поднял тонкую серебряную руку.

— А, проблемы праздности. Легио Солария отступил, и сражаться больше не с кем.

— Я отдыхаю, — заявил Харртек.

— Ты напиваешься, принцепс-майорис.

— Это лучше, чем боевые стимуляторы. Мне хватает одной дурной привычки.

Харртек машинально поднял стакан к губам, но пить не стал. Он решил, что на сегодня хватит, и поставил бутылку с амасеком на боковой столик.

— Мы скоро снова идем в бой. Иридий будет наш.

— Ты сам знаешь, что это неправда. Наш флот слишком слаб, чтобы уничтожить их корабли, так что нам не удастся воспользоваться численным перевесом. Ситуация осталась прежней: мы опять в тупике. И я хотел бы это изменить.

— Мы все бы не отказались, — вызывающе бросил Харртек.

— Может, мне прийти в другой раз? Хотя твой слуга сказал, что это лучшее время, чтобы тебя навестить.

— Проклятый Кассон. Он не имеет права судить, кому и когда меня навещать.

Харртек развернул стул и посмотрел на техножреца. Свет из коридора вызывал жжение в глазах, и жрец на его фоне виднелся изменчивым силуэтом. На лице Терента настолько явно отражался дискомфорт, что техножрец сделал шаг в сторону. Жужжание его миниатюрного гравимотора только подхлестнуло головную боль.

Без заслоняющей свет фигуры жреца яркость обрушилась на глаза Харртека в полную силу. Он прикрылся рукой. Техножрец передвинулся в угол комнаты и теперь парил над полом, словно призрак из кошмарного сна. Харртек даже засомневался, действительно ли он бодрствует.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я пришел с предложением.

Харртек фыркнул.

— Должно быть, не самое лучшее предложение, раз ты прокрался сюда в середине ночной стражи.

— Ночь и день для меня не имеют значения, — сказал техножрец. — Темнота и свет — лишь одни из многих условных ограничивающих понятий на борту этой станции. Здесь нет ночи и дня, только наши собственные представления о них. То же самое можно сказать о победе и поражении. Это выбор. Ты стремишься к победе. У меня имеется новый способ ее достичь. Выбирай триумф.

— Что за глупости ты говоришь? — возмутился Харртек. — Каждый принцепс стремится к победе!

— Но не так сильно, как ты, — возразил жрец. — Ты одержимый. У тебя есть причина.

— Причина есть у каждого из нас.

— Но не столь личная, как у тебя.

— О чем ты? Неужели ты думаешь, что нас беспокоят чужие суждения по поводу отступления? Восемнадцатая манипула Весселека только так и могла уцелеть. Он насмешками старается прикрыть свой стыд.

— Я не об этом. Объективно говоря, ты поступил правильно.

— Так о чем, объективно говоря, ты толкуешь? — сердито спросил Харртек.

— Твой отпрыск.

Харртек отвернулся от света. Мигрень усилилась. Он отказался от попыток воздержания, схватил стакан и осушил его одним глотком. Немного помогло.

— Эти потаскухи из Легио Солария, — выдохнул он. — Одна из них родила от меня ребенка. И отдала его проклятым жрецам, словно нарочно надо мной насмехаясь. Уверен, родись он в нашем Легио, из него вышел бы отличный воин. А что получилось в итоге? Сервитор? В лучшем случае бормочущий мешок болтов и шестеренок, гадающий о недугах машин по разводам на машинном масле.

Харртек бросил взгляд на скрытую балахоном фигуру в углу.

— Не обижайся, — лицемерно извинился он.

— Ты знаешь, почему мы носим черные одежды? — спросил жрец.

— Честно говоря, мне это безразлично, — ответил Харртек. — Убирайся вон.

— Мы носим черное, чтобы забыть Марс, — сказал жрец, не двигаясь с места. — Твоя оценка вполне верна. Старый Механикум погряз в бессмысленных ритуалах. Они трусы. Больше всего они боятся открыть истину. Черный цвет — цвет бездны. Бесконечности. Невежества, которое мы стремимся изгнать светом знаний.

— Раз уж вы такие просвещенные, почему бы не надеть белый? — с сарказмом осведомился Харртек.

— Мы наденем белые одежды, когда завершим свою миссию, когда познаем все и ни одна крупица знаний не останется без внимания Нового Механикума. Ты вправе презрительно отзываться о так называемых Адептус Механикус, моих бывших коллегах, окончательно распростившихся с независимостью. Император никогда бы не допустил, чтобы мы в полной мере познали Бога-Машину. Теперь мы свободны. Устранены последние сомнения. Но до тех пор, пока мы не постигнем всего, мы будем носить черное как напоминание о тьме, завладевшей мыслями людей. Нашими стараниями из невежества взрастет блаженство знания. И я пришел предложить тебе принять участие в моих исканиях. Я знаю, знаю, это превосходная возможность, — добавил он, выставив вперед серебряные руки, словно демонстрируя свою скромность.