Курбским. Совершенно случайно в данном случае заговорщическая опасность Ивана Грозного отнесена за счет Штадена. Мы знаем, что Штаден очень неоригинален в своей пропаганде и выступлениях против Московского государства. Прежде чем был открыт этот сенсационный документ о впечатлениях Штадена об опричнине, в руках русских историков была аналогичная работа Таубе и Крузе, таких же авантюристов, точно так же искавших повод сделать свою блестящую карьеру при русском царе. Все что русские историки встретили у Штадена, это не новое, а это новый вариант, новый прием этих авантюристов. Я думаю, что фигура Штадена в этом смысле чрезвычайно показательна, а также идеализирована в изображении уважаемого докладчика. Он выглядит чрезвычайно крупным политическим деятелем, несмотря на всю подлость и низость личного характера. Он вырабатывал такой план интервенции Московского государства, который чуть ли не претендовал на руководство всей международной политикой как раз тех государств, которые давно до Штадена открыли свои карты, и Польша, Дания, и Швеция давно приняли меры к тому, чтобы изолировать Московию от всякого влияния на нее западной культуры, чтобы легче можно было разгромить это варварское государство[207]. Возьмите эту переписку польского короля с изменниками и князьями московскими. Достаточно сослаться на эпизод с Андреем Курбским, который был одним из самых ранее крупных эмигрантов, ибо он как раз и возглавлял идеологически ту самую удельную партию, ту самую феодальную фронду, которая выступила против программы Грозного со своей реакционной программой. Недаром подчеркивалось, что у него и у княжат русских имеются такие же права на московский престол, как и у Ивана Грозного. Они думали, что и впредь будут править также русской землей вместе с московским царем, когда их старые уделы превратились в великое Московское государство всея Руси.

Были и другого рода авантюристы. Штаден – это беспринципный авантюрист, который думает только о том, как бы где-нибудь чем-нибудь воспользоваться. История оставила нам имя другого авантюриста, который прошел немало иноземных дворов, прежде чем попал ко двору царя Московского, – это Ивашка Пересветов, но это был действительно государственный ум. Он принес с собой в Московское государство не только готовность работать в интересах Московского государя, но и сумел глубоко понять исторический момент, который переживало в то время Московское государство. Повторяю, это был действительно талантливый и блестящий ум, которому следует уделять гораздо больше внимания, чем Штадену.

Сегодняшний доклад Р.Ю. Виппера имеет большое значение, все мы прослушали его с громадным интересом и увлечением. Но, думается, напрасно Роберт Юрьевич так усиленно подчеркивает, что будто бы среди русских историков господствовала такая точка зрения, что всякая политика Ивана Грозного вызывалась и мотивировалась только его личной нервозностью, жесткостью и т. д. После классической работы Платонова кто же не знает, каков истинный политический и исторический смысл опричнины и в какой мере ее можно сводить к личной борьбе Ивана Грозного с его врагами».

Председатель. Разрешите предоставить заключительное слово проф. Р.Ю. Випперу.

Проф. Р.Ю. Виппер: «Прежде всего относительно того, что в моей работе есть известные черты идеализации Грозного. Конечно, выступая первый раз в 1922 г. и теперь в 1942 г., с определенной политической целью, я хотел бороться с теми взглядами, которые представляли Грозного чрезмерно нервозной и жестокой натурой, утверждали, что у Грозного нет ни оригинальности, ни данных великого правителя. Руководясь такой общей задачей, я мог в своих аргументах несколько преувеличивать в другую сторону, главным образом в смысле умолчания о известных крайностях Грозного.

В течение этих 20 лет я многому научился, многое узнал из сочинений русских историков, но мой общий взгляд на Грозного нисколько не изменился. Несомненно, мы имеем дело с натурой, в которой было очень много страстности, была прирожденная жестокость, но ведь не этим определяется существо, значение той борьбы, которую вел Грозный. В связи с этим относительно целесообразных жестокостей – я бы предложил сравнить Грозного с Петром в известных положениях. Например, жестокости Петра при подавлении стрелецкого бунта, при предполагаемой или настоящей измене его сына[208].

Ливонская война продолжалась 24 года при возрастающих трудностях, и нужно различать отдельные периоды ее. Вспомните, как был встречен Грозный в Ливонии, с какой симпатией к нему относилось население, но по мере того как он не достигал нужных успехов, война становилась все более беспощадной. И вот мы видим, что эти походы 70-х гг. резко отличаются от походов в 50-х – начала 60-х гг. Тут ведется война на разорение и истребление населения. То же самое и развитие опричнины. Вначале она давала, может быть, меньшие жертвы, а в этот период особо критический, конечно, больше. Но и то, ведь вы знаете, что после 1571 г. террор прекратился, и само слово опричнина, которая никогда не было официальным, было запрещено, и опричнина превратилась в двор. Но не нужно считать, что вместе с тем произошла и отмена учреждения, напротив учреждение развивалось. Вот поэтому о конструктивной стороне в развитии административных и финансовых реформ Грозного я, конечно, не мог говорить ни в нынешнем докладе, ни вообще в моей книге, но тут я много учел, и могу сослаться на замечательные работы П.А. Садикова, И.И. Полосина, С.Б. Веселовского, которые дают богатый материал для создания совершенно не замечавшейся ранее конструктивной стороны политики Грозного. Тут мои оппоненты вели разговор о том, что я ввел некоторую идеализацию, я могу только сказать, что мне пришлось бороться против известных предрассудков. Я очень рад, что тут оказалось такое замечательное подтверждение в статье П.А. Садикова, который показал, какие трудности он встречал[209].

Позвольте мне остановиться на вопросе о сказаниях иностранцев и на том месте, которое среди них занимал Штаден. Я согласен с т. Сыромятниковым, который говорит, что Штаден представляет собой среднюю личность. Шлихтинг и Штаден отличаются, конечно, друг от друга. Те описания иностранцев, на которых приходилось раньше останавливаться русским историкам, были все описаниями таких иностранцев, которые приезжали на короткий срок с официальными миссиями, великолепно принимались, и от них настоящая жизнь была скрыта, они видели только поверхностную сторону. А здесь в лице Шлихтинга и Штадена, хотя это были и не равносильные таланты, мы видели людей, которые долгие годы жили совершенно незамеченными, вращались в самых разнообразных кругах, могли забираться в народные слои. Описание Москвы Штаденом удивительные по своей наглядности и по своему знакомству с бытом московским. Эти иностранцы могли дать необычайную картину. Нужно и к предыдущим иностранцам подходить с известной осторожностью, нужно анализировать их работу. Замечательно то, что тенденция их одна, а материал, который они дают, свидетельствует совершенно о другом. Нужно только это