из христианского мира. А Великий князь ни откуда не получает подкреплений, разве только привлечет он к войне своих крестьян, у которых не то, что у крестьян христианских стран, нет вооружения, и которые ничего не знают о войне.

Дальше надо идти в стругах и ладьях или, если угодно – сушей… убивать не надо никого, кроме тех, кого захватят с оружием в руках… Здесь живут только крестьяне и торговые люди; раньше в этих местах и войны то никогда не бывало, никто не имеет здесь оружия… К каждому укреплению приписывать крестьян и торговых людей – на 10 или 20 миль вокруг – с тем, чтобы они выплачивали жалованье воинским людям и доставляли бы все необходимое… У русских надо прежде всего отобрать их лучших лошадей, затем все наличные струги и ладьи – маленькие корабли – и свезти их к укреплениям, чтобы при случае защитить их артиллерией… Каргополь должен быть укреплен и занят отрядом в 3 тысячи человек. До сих пор можно не бояться появления врага…»

На безоружности простого народа Московии, его неумении и неспособности воевать Штаден очень настаивает. Поэтому победа имперцев кажется ему заранее обеспеченной. Надо только быстро двигаться по путям, намеченным в проекте, укреплять узловые пункты, захватывать казну, чтобы питать свою армию. Сопротивления со стороны местного населения не будет.

Далее «следует идти на Вологду… надо распорядиться насчет казны, которая хранится там, в каменных палатах: как бы поступить с ней так, чтобы из нее ничего не исчезло… монастыри и церкви должны быть закрыты. Города и деревни должны стать свободной добычей воинских людей»[196].

Можете себе представить, что это значит, после того описания воинских людей, которое было дано самим Штаденом.

Штаден приходит в какой-то экстаз: «Отправляйся дальше и грабь Александрову слободу, заняв ее с отрядом в 2 тысячи человек. За ней грабь Троицкий монастырь. Его занять надо отрядом в 1000 человек, наполовину пеших, наполовину конных». Штаден воображает, что простых воинов можно, через какого-нибудь пленника, убедить в великой тирании Ивана IV, а более видных служивых людей привлечь на немецкую службу, предложить им принести свои грамоты на поместья: «Я твердо знаю, что кровопролитие будет излишне: войско великого князя не в состоянии более выдерживать битву в открытом поле»[197].

После того как будут перебиты «настоящие воины»… будет скоро пойман сам Великий князь… необходимо захватить его казну: вся она из чистого золота и год от года умножалась стараниями прежде бывших князей со всеми великокняжескими коронами, скипетрами, одеяниями и своеобразными сокровищами, что собирали прежние великие князья, и с той великой казной, которую всеми правдами и неправдами собирал теперешний Великий князь, захватить и вывезти в Священную Римскую империю императора Рудольфа и сложить в его сокровищницу.

В конце проекта для Ивана IV придумана такая учесть: «Великому князю, его сыновьям надо предоставить в империи подходящую область – в качестве графства. Но предварительно его следует помучить, отправить его в горы, где Рейн или Эльба берут свое начало. Туда же тем временем надо свести всех пленных из его страны и там же в присутствии его и обоих его сыновей убить их так, чтобы они (то есть Великий князь и его сыновья) видели все своими собственными глазами. Затем у трупов надо перевязать ноги около щиколоток и взяв длинное бревно, насадить на них мертвецов так, чтобы на каждом бревне висело по 30–40, а то и по 50 трупов: одним словом столько, сколько могло бы удержать на воде одно бревно, чтобы вместе с трупами не пойти ко дну. Бревно с трупами надо бросить затем в реку и пустить вниз по течению…»[198]

В заключение я приведу отрывок из последней главы «Посмертный суд над Грозным»[199], чтобы сказать несколько слов о значении вновь открытых источников для переживаемого нами момента.

Записки Штадена и Шлихтинга[200] были последними в порядке открытия документами иностранного происхождения, которые могли в том или в другом смысле повлиять на суждения об Иване Грозном русских историков ХХ в. Если бы они появились на 15–20 лет раньше, когда в русской научной литературе еще были возможны споры о психической нормальности или извращенности Ивана Грозного, когда многие по-старому видели в опричнине только аппарат для исполнения произвольных опал, конфискаций и казней, то картинки, нарисованные немцами-опричниками, и даже их фразеология имели бы успех, укрепили бы позиции тех ученых, которые развивали теорию господства личного произвола и нервических порывов в политике Грозного. Они были готовы сказать всякому скептику: «Что же спорить, когда здесь показания очевидцев. Иное дело теперь, когда свидетельства подобного рода появились перед лицом исследователей, вооруженных методом марксизма».

Для современного историка, анализирующего войны и политико-административные меры правительства с точки зрения их соответствия интересам известных классов, совершенно невозможно вернуться к прежним теориям личных и закулисных влияний, невозможно поддаться наивным приемам памфлетистов XVI в., всем этим сплетням бежавших из Москвы опричников, в которых они сами в свое время принимали живейшее участие. Невозможно усвоить себе суждения иностранцев, которые были сами опаснейшими из изменников, когда они говорят о равнодушии или неверности массы народа в отношении своего отечества и в отношении правителя страны.

Известную роль показания своеобразно заинтересованных свидетелей XVI в. сыграли, но только в отрицательном смысле: они послужили полной и окончательной ликвидацией мифа об Иване Грозном, которого привыкли изображать в виде классического тирана русской и всемирной истории[201].

Опубликование памфлетов было лишним поводом обратиться к другим источникам, которые в свою очередь дали возможность приступить к историко-конструктивной работе, к восстановлению административных и финансовых реформ правления Ивана Грозного. Запоздавшее по времени появления в исторической науке произведение XVI в. послужило к рассеянию еще одного мифа, который заключал в себе суждения большей части европейцев о России и русских людях, мифа и вместе с тем обвинительного акта, на которой в наши дни отвечает уже не наука, а вся многообразная жизнь великого русского народа, отвечает объединение народов СССР в Отечественной войне.

В этом смысле вновь открытые документы XVI в. приобретают значение и для современности, и даже для современной войны. Надо только заметить, что степень актуальности произведения Штадена в среде русских ученых и ученых немецких совсем не одинаково. В стране, где возникло это сочинение, на него смотрят сейчас с особым благоговением.

Теперь, когда немецкому народу фашистским начальством дан приказ сокрушить славянство, обращать русский народ в рабов немецких господ, ученые Германии должны играть роль застрельщиков – собирать доказательства физической негодности и