Течение влекло Гарольда все ближе к ревущей пасти тоннеля. Оттуда несло гнилыми зубами моря. «Тебя сейчас на части порвет». В безумной попытке сохранить руки и ноги Гарольд скрутился в комок.

– Живым!.. – было последнее, что он услышал, низвергаясь в Мальстрём, но ничего не мог с этим поделать. Гарольд Холдсток набрал в легкие воздуха, сколько сумел, и вверил себя в руки судьбы. Каменный зев сомкнулся над ним. Поток ударил в литавры.

Верх и низ слиплись в бурлящий ком.

Сознание распалось на части, взорвалось от удара головой о камни и вдруг свернулось, загустело, как кровь на солнцепеке, заполнило всю голову изнутри. Гарольд обнаружил, что неистово молотит по воде руками. Из горла рвался хрип. Легкие полыхали адским пламенем.

Луна извергала потоки живого серебра. Волны перебрасывались им и наряжались в сверкающие одежды. В сотне ярдов позади – в первый момент Холдстоку показалось, что его вынесло в открытое море и все напрасно, боль от ран и смертельная усталость вот-вот доделают то, на что не хватило рук Захарии и его подельников – бугрились доки. В миле-полутора справа работал маяк.

– Мистер! – ветер прижал брюхо к пирсу, и Гарольд узнал голос. – Эй, мистер, сэр! Эй! – кричал мальчишка Тед Хофф. Гарольд признал бы его своим Хароном, но не увидел лодки, да и тело слишком болело для мертвого. Гарольд перевернулся на спину и отдышался. Тело окоченело и едва слушалось. Затем он попробовал плыть. С каждым надсадным гребком берег становился все ближе.

– Мистер! – крик раздался совсем рядом. Гарольд нащупал ногами дно и попробовал встать. С пятой попытки ему удалось. Тед стоял на пирсе совершенно один. В его задранной руке качался фонарь, бросая сигнальные тени на пятно на щеке. Засохшая кровь заливала половину лица. Бурая корка растрескалась, торчала струпьями и напоминала лопнувшую кожуру каштана. Пуля пропахала висок, но не задела кость. Везунчик!

– Вот вы где, мистер! – возликовал Тед.

– Ну? – Изо рта Холдстока толчками выплескивалась вода. Прибой налегал сзади, не давал упасть. Рука нащупала причальный трос, надежда, что он не утонет, начала превращаться в слабую веру.

– Оставьте себе те десять центов, – Гарольд поймал взгляд Теда и хотел развернуться, понять, на кого он так смотрит. Что-то гибкое захлестнуло шею Гарольда, и тут же длинные крепкие пальцы вцепились в его лодыжки.

– Где он?! – неслись с берега крики. Тед Хофф стоял, восхищенно разинув рот. Гарольд чувствовал пальцы, заползающие под одежду. Кривые, обломанные когти раздирали его кожу.

– Твоя взяла… – кивнул Гарольд Холдсток, и левиафан утащил его в бездну.

– Тебе не нравится? – В глазах Барбары стояли непритворные слезы. – Тебе хочется как-то по-другому? – И Кристина, переполнившись ужасом, как сосуд, содержимое которого выплеснулось через край, поняла вдруг, что миссис Доплер обращается не к ней, а к кому-то еще. Свидетелю. Зрителю, что все время бестелесно присутствовал рядом. Соучастнику с той минуты, как они попали в парк через дыру в заборе.

Барбара не спешила.

Времени было в избытке. Канализация работала с перебоями, Барбара терпеливо набирала ванну. Сколько ни пропускай воду, густо-кирпичная, холодная, как ад, она текла тонкой струйкой. Барбара вскипятила несколько ведер на колонке, вспоминая, как это делали нянечки. Барбара не могла поверить своему везению и нет-нет да оглядывалась на мумию девочки, туго спеленатую полотенцами.

Куколка еще не проклюнулась.

Те несколько часов, что прошли с момента прохождения Кристиной сквозь стену, вылились в страдание. Сколько ни убеждала себя Барбара, каких бы баррикад ни строила в душе, эти залы, гулкие, визгливые, насмешливо пустые, вызывали из прошлого чересчур самостоятельных призраков. На словах, Барбара давно сжилась с ними, но любое прикосновение памяти к коже вызывало дикое отвращение, желание отдернуть руку, а еще лучше подобрать юбки, вжаться в угол, дождаться, пока мимо пройдут санитары, скользнуть за их спинами; мягкие подошвы не выдадут; проскочить общий зал с озабоченным, немного глупым видом, будто остро прихватило живот и каморка в дальнем углу, возле лестницы вниз, на второй этаж, единственное место на свете, где обмякнут черты лица и придет облегчение, а пока ни-ни, мотать головой, спешить, объявляя всей позой крайнюю занятость и слабость; за поворотом выдохнуть, собраться, перехватить запястье доктора Литтла, только оно появится в проеме двери, вложить вес в разворот на пятках так, чтобы доктор надежно впечатался в стену…

Барбара пришла в себя, разбивая голыми руками облезлую штукатурку.

Тогда ее загнали назад, в спальню. Девочки визжали. Дороти обмочилась и сидела в луже, тявкая, как испуганный щенок. Дальше Барбара увидела кровать, выломанный прут, вопли со всех сторон и много крови. Ее так и не сумели окончательно отмыть. Барбара видела темные пятнышки высоко над дверью. Видимо, здесь она вырвала свое оружие из тела, и брызги разлетелись по всей комнате. Доктор Литтл, зря вы сумели подняться.

Несмотря на жуткую влажность, плесень играла в пятнашки на полу, танцевала узорами по стенам и потолку, каждый шаг походил на мокрую рану, воздух в больнице оставался невероятно сухим.

Барбара слышала крики. Девочек убивали. Прямо сейчас! Но она не смогла заставить себя спуститься к печи – слезы юного доктора Глотвика, склонившегося над окоченевшей Сарой, прожигали щеки. Барбара не сомневалась, печь холодна, прах Сары смешался с мусором, налип копотью на стенках трубы, развеян по ветру. Но сердце твердило, Сара ждет ее там, эта встреча могла многое изменить, но… Кристина была еще не готова.

О корнях безумия Барбара старалась не думать. Она сумела вытащить оттуда Кристину и не сойти с ума. Ей предстоит вернуться, но пока…

Не разматывая полотенец, Барбара переложила Кристину со стола в ванну. Девочка оказалась тяжелой, Барбара едва не выронила сверток с нею на пол. Бурая жидкость с благодарностью приняла подношение. Кристина дернулась, ощутив, как забирается в ее кокон теплая вода. Жуткие судороги дробили ее тело.

У Барбары тряслись руки, она не могла отвести взгляд, смотрела и смаргивала слезы, так жутко оживала Кристина, так странно билась о стенки облупленной купели, танцевала с неземной грацией, захлебывалась и стонала, прорываясь из одного круга ада в другой. Так мог двигаться червь, но не человек. Ветхие полотенца колыхались в ржавой воде пустыми рукавами. Призраки провожали Кристину в последний путь. Или приветствовали в своем царстве?

Барбара ощущала больницу как рот, источенный язвами. Не хочешь, но станешь назойливо ощупывать их языком, случайно задевать зубами, надеясь, что они пропали, заросли.

Душевая на первом этаже, здесь нашли посиневшего ребенка. Кто-то заткнул горло восьмилетней Дебры резиновой пробкой от сливного отверстия.

Личная комната кастелянши под самой крышей. Взрослая девочка сидела на стуле, обхватив ногами спинку, гордая тринадцатилетняя всадница, ей вырвали лопатки, не оставив ни капли крови ни на полу, ни на лестнице.