– Вы хотели о чем-то спросить? – Кристина не сразу разобрала слова, ее горло надрывалось от крика. Мужской голос, хрустящий, как галька, шуршащий, как шины по асфальту. Услышав его, Кристина замолчала.

– Вы отвечаете – я плачу, – Барбара говорила своим обычным голосом, для этого ей не нужен был воздух.

– Вы невероятная женщина, Барбара Комптон.

– Не нуждаюсь в ваших комплиментах. Почему я ношу это имя? – сухо ответила Барбара, ее деловой тон никак не вязался с грудой пузырящейся плоти. Кристина ослабила петлю и обмочилась от гневного вопля Барбары:

– НЕ СМЕЙ!!!

– Проще задать этот вопрос вашей прапрабабке Фионе, – как ни в чем не бывало продолжил голос. – Хотите, позовем ее вместе?

– Оставьте игривость. Мне…

– Вам, сударыня, – мужской голос разбух гневом, как опухолью, – стоит вернее формулировать вопросы! Продолжим?

– Мириам хотела забрать этого ребенка.

– Потомков осталось лишь четверо.

– Имена! – отрывисто потребовала Барбара и не выдержала – застонала.

– Да. Если дадите клятву.

– Два имени, и я решаю.

– Берт Райт и Кристина Холдсток, – голос откровенно издевался. Он поймал Барбару на слове.

– Мне потребуется…

– Вам потребуется выжить, чтобы исполнить клятву, поэтому прекращайте этот салонный диспут и требуйте уже наконец.

– Я готова исполнить деяние в вашу честь, в чем присягаю и клянусь в присутствии лица первой крови.

– Два других имени: Саймон Глотвик и Барбара Бёрн.

– Вы солгали?!

– Отнюдь! – торжество горело в голосе настолько сильно, что казалось, разгоняло полумрак в комнате. Шея Барбары раздулась, жилы грозили вот-вот лопнуть. Но ее воля продолжала натягивать Кристину, как лук, заставляя выгибаться все сильнее и душить, душить смерть все сильней. – Семя двух родов проросло самым причудливым образом. Даже вам не под силу провидеть такое. Вот мой приказ: отправляйтесь к моему брату и разыщите то, во что он вырос. Как и суждено, Кристина станет невестой, но не ему, а мне.

Гарольд пришел в себя, когда тварь принялась сдирать с него одежду.

Тело, окоченевшее до полного бесчувствия, наполовину лежало в воде. Нижнюю часть словно ампутировали. Темнота, окружавшая Гарольда, полнилась звуками. Тут и там пробивали сумрак твердые, будто отлитые из стекла, лучи лунного света. Тварь щелкала и скрежетала, ее руки находились в постоянном движении, вспенивали воду и поворачивали Гарольда, как грудного младенца во время пеленания.

Гарольд не слышал боли. Когти твари снимали кожу лоскутами, обдирали ее вместе с одеждой. Гарольду было все равно. С огромным трудом он не давал векам сомкнуться. Упрямство еще держало на плаву, но с каждым мгновением Гарольд все глубже погружался в смертный сон, и только настырный свет луны, капающий сквозь дыры в крыше, не давал оборвать последние нити, связующие душу с телом.

Крыша?

Интерес, такой случайный, нелепый, вспыхнул столь внезапно и так же быстро угас, заставил оглядеть склеп, в который притащила его тварь. Свет отражался от воды и немного рассеивал тьму. Вокруг Гарольда торчали ребра шпангоута, похожие на раздавленную корзину великана. Он лежал на помосте, уходящем под воду. Футах в десяти сверху скалилась разодранными досками дыра. За пределами нескольких островков света тьма становилась настолько плотной, что оглушала. Горькая слизь забила нос Гарольда, в ушах шумел прибой. Они не различали плеск и клекот, с которым левиафан его потрошил, и скрипы стен, жалующихся на свою гнилую судьбу.

Последние обрывки одежды исчезли в воде. Руки твари подняли Холдстока, перевернули, как мясник тушу, прежде чем приступить к разделке. Гарольд почувствовал рывок. Что-то сильно дернуло его за ногу. Щегольские штиблеты разбухли и не желали слезать. Чудовище выпустило Гарольда, он рухнул на помост, в голове зазвенело, простреленный локоть отозвался резкой болью. Второй раз за день она играла ему на руку.

Пусть Гарольд и потерял надежду, но тело продолжало цепляться за жизнь. Кровь рвала жилы, пробиваясь в омертвевшие ноги. Гарольд слышал, как бунтует сердце, расшибаясь о ребра, как о тюремную решетку.

Скрежет, издаваемый тварью, сменился чавканьем. Темнота мешала Гарольду рассмотреть подробности, но он не сомневался, монстр тянет к нему пульсирующую пасть, похожую на кольцо с тремя рядами зубов, и в этот миг одна только мысль всерьез занимала Гарольда: чем занята тень и почему, дьявол ее задери, она ни разу не ответила на его письма?

Последний их разговор прошел без толики душевности и взаимопонимания, которая сама собой могла родиться за годы их теснейшего союза. О встрече попросила тень, Гарольд, сатанея от скуки, согласился.

– Почему на мне всегда эта повязка? – прежде королевский инспектор Холдсток не соизволил исчерпывающе раскрыть этот вопрос, не собирался и теперь, в чем, не сдерживая раздражения, признался.

– На что вам глаза? Вам мало платят? Вы носите мое имя, как парадный мундир, чаще, чем я. Разве не вкушаете вы плодов власти, что реально принадлежат мне? Разве я хоть в чем-то отказал вам?

– Да! – воскликнула тень, шея побагровела, освободи она руки, наверняка попыталась бы скинуть повязку с лица и… Чем ужасным грозило это Гарольду, объяснить он не мог, затвердив: «Доска остается под контролем, пока игра на ней идет по твоим правилам». – Да! Во взаимности! Вы украли мою жизнь, имя, вы подменили его своим. Каким я был глупцом! Никогда не иди на сделку с Дьяволом, потерять душу еще при жизни…

– Однако Нечистый милостив и готов дать вам вольную, – искренность тени забавляла. Свет не знал человека, познавшего его глубже, чем тень. Дюжина лет бок о бок, теснейшее кровавое кружево, плоть и намеки, путевые могильные камни, дело ободранных ладоней, призрачный рудник. Стоило возникнуть казусу, объяснение которого пряталось в тени суеверий и домыслов, всплывала фамилия Холдсток. Ловкач и проныра. Гений полевого сыска. Королевская заноза. Они работали парой: тень прибывала публично, с максимальным шумом и помпой, ворошила угли, как делал бы на ее месте реальный королевский инспектор. Подлинный Гарольд Холдсток являлся следом или чуть раньше – здесь он безраздельно принадлежал чутью, – шел тайными тропами, пил без продыху с червивым людом, задирал самые сомнительные юбки, не чурался подкупа и кабацкой драки. Гарольд лукавил, утверждая, что не создан для сыскной работы. Ему нравилась живая, потная, кусачая слежка. Он не мыслил себя без запаха опасности.

– Вы бросаете меня? – ярость тени сменилась паникой. Гарольд нашел ее среди человеческих отбросов, снял шелуху забитости и страха, научил бриться, стрелять и читать газеты. Гарольд пестовал тень лично и с помощью лучших уличных практиков. Но ни разу не показывал своего лица. Схожим образом поступил бы Дориан Грей.