Прошептал, просипел и посветлел лицом, и расплылся в широкой улыбке. Закинул за спину теперь уже не очень нужный карабин. И приосанился, расправил плечи: «Вот теперь хорошо будет! Теперь, конечно, помогут! И мне помогут и всем тоже».

Приподнял веки и тут же крепко сжал их. Ослепительно яркий солнечный луч ударил по глазам. Отвернул голову, уронил ее на снег, а через несколько секунд, ощутив, как леденящий холод пополз по скуле, по виску, перевалился на бок, подтянул колени к подбородку. Съежился и замер, но холод уже не отпускал, давил и давил, сжимал голову, как в тисках. Казалось, что она вот-вот лопнет и взорвется, разлетится на куски, как перезревший арбуз. Застонал, замычал сквозь плотно сцепленные зубы, рывком приподнялся на локте и снова разлепил веки.

Поведя взглядом, обнаружил, что лежит на небольшой прогалинке в густом низкорослом чапыжнике, в десятке метров от какого-то высокого завала. Рядом валяется рюкзак, висит на кусте винторез. «Я же вроде ничего с себя не снимал? — слабо шевельнулось в мозгах. — Как шел — так сразу с ходу и навернулся?» Но задерживаться на этой мысли долго он не стал. Совсем другая гвозданула и пришпорила: «Надо немедленно вставать! Немедленно! Жечь костер и греться!» И, подчиняясь этой единственно верной, своевременной, здравой мыслишке, он поднялся на еще заметно подрагивающих, широко расставленных ногах и снова пошарил взглядом перед собой, но теперь уже гораздо внимательнее: «Что-то странноватая какая-то буреломина? Ровная, как по линейке?» Сделал шаг в сторону, обернулся, и моментально в пот бросило — в каких-то нескольких метрах от него распласталась на снегу громадная медвежья туша. Быстро, почти в одно движение сорвал винторез с ветки, щелкнул предохранителем и, подбросив его к плечу, нащупал пальцем курок. И только тогда дошло до сознания, что зверь совершенно недвижим. Его залитая смерзшейся сукровицей пасть широко раскрыта, а из нее свисает неправдоподобно длинный иссиня-черный язык.

Осторожно приблизился. Пощупал глазами хищно оскаленную морду, застывшие когтистые лапы, вытянутые, выброшенные далеко вперед в последнем предсмертном броске, мощный костяк, выпирающий из-под натянутой шкуры, как киль у перевернутой лодки. «А нехилый громила, — подумалось. — Под три центнера — не меньше. Хотя и старый, похоже? Вон же резцы — совсем стерты. Да такой, наверно, еще опаснее?.. Старый и злой, как сволочь. Интересно, а чего это он в конце ноября по лесу шарахается? Ему же уже давно пора на боковую. Наверно, жирку за лето не успел накопить. Вот и лазит, зараза голодная… А, может, это я его и разбудил? В темноте же не видно ни черта. Берлога не берлога… Протопал где-то совсем рядом у него под носом и поднял? Короче, забацал шатуна по дурке, одним словом?.. Стоп… Выходит, что это я его завалил? Что-то не припомню. — Слегка отвел назад затворную раму и, увидев показавшийся из ствола патрон, плавно вернул ее на место. Помедлив, отсоединил магазин, выщелкал патроны на ладонь. До полного снаряжения не хватало трех. — Так. Один в стволе. Стрелял я дважды… Да ни хрена не выходит! Значит, не я. Тогда кто же? — Снарядил магазин по новой, прищелкнул к винторезу. Внимательно огляделся, опустил глаза на снег: — И следов никаких новых. Вот, только их борозда. — Прошел с десяток метров, присел, потрогал наслед рукою: — Нет, тут, конечно, трудно что-то разобрать, но одно абсолютно очевидно — все следы старые и только в одну сторону. Значит, никто назад не возвращался… А если кто-то из них все время у меня на пятках висел? Крался где-то на небольшом удалении? А потом приблизился, выстрелил и… пошел себе дальше… Но, не останавливаясь, не делая ни шагу в сторону? Да черт-те что получается! Да дурь какая-то. Но, может быть, и так. Не знаю… И все-таки как же тогда — рюкзак? Оружие? Я же вроде бы ничего с себя не снимал. Винторез ведь у меня тоже за спиной болтался. Как же он тогда на кусте очутился? Не сам же он туда запрыгнул?»

Вопросов было море. Один за другой цеплялись, но, выкинув их на время из головы, он первым делом развел большой костер и обогрелся. И только протянув руки над жарко пылающим огнем, заметил, что левая, укушенная змеей, уже не напоминает надутую резиновую перчатку. Еще бледно-серая, местами с желтизной, но главное — отек почти сошел, да и кисть работает вполне сносно. И это, конечно, не могло его не радовать. Хотя бы одно хорошо, и то ладно.

Есть захотелось просто жутко. Посмотрел на медвежью тушу, и рот в момент слюной набило: «Опасно же, блин? А вдруг трихинеллезный?[75]— Но, поразмыслив накоротке, все-таки решился: — Да ничего. Прожарю получше, и потянет». Отрезал переднюю лапу, ободрал с нее шкуру, настрогал кучку тонких мерзлых пластиков. Взял один, посмотрел на просвет: «Да вроде никакой глистни не видно? Ладно — сойдет». Нанизал мясо на шпажку и поднес ее к огню. Прожарил пластики до хруста, как чипсы. Умял со зверским аппетитом. Покончив с первой порцией, сразу принялся готовить следующую. Потом и еще одну. И, только наевшись до отвала, буквально до икоты, достал фляжку из кармана и, отвинтив колпачок, запустил внутрь пару хороших глотков коньяка. Потряс ее и определил на звук, что там осталось совсем немного — едва на донышке. Допил остатки коньяка и, зашвырнув фляжку в кусты, бормотнув вдогонку: «Да пошла она на, вся эта идиотская конспирация. Да начхать и растереть. Да все — по барабану». Подкинул дровишек в огонь, погрелся еще немного и снова посмотрел на пробитую в снегу борозду: «Так кто же все-таки стрелял? Желательно выяснить. Давай-ка мы еще как следует посмотрим». Поднялся на ноги, стащил винторез с ветки.

На этот раз медленно прошелся по борозде на сотню метров в обе стороны, но все равно не нашел ни единого соступа. Уже хотел возвращаться к костру, когда показалось, что снег в одном месте, в полуметре от наследа, лежит как-то подозрительно неровно. Присел, потрогал его пальцем и озадачился: «Похоже, как будто заметали? Ведь здесь же никакой корочки, совсем рыхлый. Не мог же он за какой-то час после восхода так сильно подтаять? Да и как-то странно подтаять, избирательно — только в одном месте». Поднял глаза и, приглядевшись, заметил, что узкая, слегка волнистая полоса рыхлого снега, ясно различимая при свете ярких солнечных лучей, извиваясь, тянется куда-то вдаль и пропадает, теряется за бугорком. Пошел по ней и совсем скоро, буквально через полминуты, вышел на густо истоптанную, выбитую местами до самой земли полянку. Присел, присмотрелся к следам и снова озадачился: «Но это же зюбряк топтался? Или лось? Не знаю точно. Да это и без разницы. Главное, что определенно — какая-то зверюга копытная… А вот человеческих — нигде не видно? Ни единого следочка? Но тогда… кто же тут заметал? А ведь явно заметали же. — Встал, покрутил головой по сторонам, нашел выходной след с поляны. Прошел по нему несколько десятков метров и, нагнувшись, поднял с земли пучок тонких прутиков: «Да явно — остатки веника. И совсем недавно ломали». Вернулся на полянку. Покрутился, нашел входной след и увидел, что на спуске в низину он резко обрывается. Сразу же стало понятно, что по нему тщательно пошуровали веником. «Ну что ж, по крайней мере, теперь хоть это ясно… Но не на сохатом же он сюда приехал?.. Да какой там зюбряк, к черту? Может, это лошадь?» Еще раз, присев, присмотрелся к отпечаткам. Они были почти круглыми, словно очерченные циркулем. Крупными — сантиметров двадцать с лишним в диаметре: «Да, скорее всего, так и есть. Похоже, коняка натуральный. Вот теперь уже точно все понятно. — Встал. Поднялся на взгорок и остановился: — Значит, такая у нас картина получается… Где-то отсюда он и выстрелил. Далековато, конечно, больше ста метров. В кромешной темноте даже с ночником весьма непросто попасть. Но ведь попал же? Значит, классный стрелок… Выстрелил… может быть, даже прямо с лошади? А что? Так даже удобнее — дальше видно… Спешился. Подошел ко мне. Снял с меня рюкзак и карабин… Убедился в том, что я живой — просто в бессознанке. Развернулся и ушел… Да странно… Почему же не дождался, пока я в себя приду? Почему не оказал больше никакой помощи? Просто бросил прямо на снегу и убрался восвояси? Светиться передо мной не захотелось?.. А если это кто-то из этих самых староверов? Тогда — вполне срастается… Ладно. Все. Больше я себе мозги пока не пудрю. Главное, что он меня от медведя спас, парниша… и на том спасибо. — Произнес мысленно и натянул на лицо кривую ехидную ухмылку. — Да век я тебе этого не забуду, благодетель. Должок верну сторицей, паря, будь спокоен».