(Ну вообще-то… говорили. Но когда разводишься с человеком,спустя какое-то время перестаешь слушать гадости, которые он про тебя говорит.)

Повеселев, я признаю, что Ричард прав.

— Ну да, наверное, так оно и есть. Может, я и вправдупытаюсь все контролировать. Только странно, что ты заметил. Потому что напервый взгляд это незаметно. Спорим, большинство людей после первой же встречине видят во мне маньяка порядка?

Ричард так расхохотался, что чуть не потерял своюзубочистку.

— Не видят? Дорогуша, даже Рэй Чарлз увидел бы, что утебя проблемы!

— Ну все, спасибо, с меня хватит.

— Хомяк, тебе надо научиться не терзать себя мыслями опрошлом. Иначе будет плохо. Будешь вечно мучиться бессонницей, ворочаться вкровати и ругать себя за то, что была полной неудачницей. Что со мной не так?Почему я вечно все порчу? Почему у меня ничего не получается? Дай-ка угадаю:именно этим ты и занималась прошлой ночью вместо сна.

— Ну все, Ричард, я сыта по горло, — бросаюя. — Хватит копаться у меня в мозгах!

— Так не впускай меня, — отпарировал мой мудрыйтехасский йог.

Когда мне было девять и вот-вот должно было исполнитьсядесять, я пережила настоящий метафизический кризис. Возможно, вам покажется,что рановато для такого, но я всегда была смышленой не по годам. Дело былолетом, между четвертым и пятым классом. В июле мне исполнялось десять лет, иэтот переход от девяти к десяти — от однозначной цифры к двузначной — вызвалпотрясение и приступ экзистенциальной паники, что обычно случается с теми, комудолжно стукнуть пятьдесят. Помню, я размышляла о том, как быстро жизнь летитмимо. Казалось, лишь вчера я была в детском саду — и вот мне скоро десять. Неуспеешь оглянуться — как станешь подростком, потом взрослым, пенсионером, а тами покойником. Остальные тоже стареют с головокружительной быстротой. И все скороумрут. Мои родители умрут. Друзья умрут. Кошка тоже умрет. Моя старшая сестрауже почти в старших классах, а кажется, всего секунду тому назад я провожала еев первый класс в гольфиках — и вот она уже заканчивает школу! Совершенноочевидно, что и она скоро умрет. Так в чем же смысл?

Самое странное, что не случилось ничего такого, что могло быспровоцировать этот кризис. Я не знала, что такое смерть друга илиродственника, и потому не могла ощутить конечность всего сущего; не читала осмерти в книжках и не видела ее по телевизору или где еще; да что там — я даже«Паутину Шарлотты» прочесть не успела. Тот страх, охвативший меня в десять лет,был не чем иным, как спонтанным и мощным осознанием неизбежности смерти, а вотсутствие какого-либо религиозного воспитания это оказалось выше моих сил. Внашей семье исповедовали протестантизм, но без особого рвения. Молитву мычитали лишь перед рождественским ужином да в День благодарения, в церковьходили когда придется. Воскресное утро папа предпочитал проводить дома, а егорелигиозной практикой было садоводство. Я пела в церковном хоре, но лишьпотому, что любила петь; сестра играла ангела в рождественских постановках; амать использовала церковь как штаб для организации благотворительныхмероприятий и добровольной помощи нашему району. И даже в церкви мало ктоговорил о Боге. Как-никак мы жили в Новой Англии, а слово «Бог» повергает янкив дрожь.

Меня переполняло чувство беспомощности. Больше всего мнехотелось остановить Вселенную, нажав на большой стоп-кран вроде тех, что явидела в метро, когда мы с классом ездили в Нью-Йорк Устроить тайм-аут,крикнуть: «СТОП!» — чтобы можно было спокойно поразмыслить. Наверное, именноэто желание — чтобы весь мир остановился, а я тем временем взяла себя вруки, — и было началом того, что мой дорогой друг Ричард называет«стремлением держать все под контролем». Естественно, все мои раздумья ипереживания были напрасны. Чем больше я размышляла над течением времени, тембыстрее оно летело, и в результате то лето промелькнуло так быстро, что у меняразболелась голова, а в конце каждого дня я только и могла что подумать: «Нувот, еще один» — и расплакаться.

Мой бывший одноклассник работает с умственно отсталыми. Онрассказывал, что его пациенты-аутисты с душераздирающей ясностью осознаюттечение времени, будто у них отсутствует ментальный фильтр, позволяющий всемостальным иногда забывать о человеческой смертности и просто жить в своеудовольствие. Один из пациентов Роба каждый день спрашивает его, какое сегоднячисло, а в конце дня говорит: «Роб, а когда опять наступит четвертое февраля?»И прежде чем Роб успевает ответить, печально качает головой и отвечает самсебе: «Знаю, знаю… только в следующем году, да?»

Мне очень хорошо знакомо это чувство. Грустное желаниепродлить очередное четвертое февраля. Эта грусть — одно из величайших испытанийдля человека. Насколько мы знаем, мы — единственный вид на планете, наделенныйэтим даром (или проклятием?) — осознавать неизбежность своей смерти. Всепогибнет рано или поздно; лишь нам повезло, ведь мы не забываем об этом ни надень. Как уложить это в голове? Когда мне было девять, при мысли об этом ямогла лишь плакать. Позже, с годами, способность остро чувствоватьскоротечность времени научила меня существовать в максимальном темпе. Если срокнашего пребывания на земле так краток, надо приложить все усилия, чтобы житьпрямо сейчас. Поэтому я так много путешествовала, влюблялась, делала карьеру,ела тонны пасты… У сестры есть подруга, которая думает, что младших сестер уКэтрин две, а то и три, потому что то и дело слышит сестра ездила в Африку,сестра работает на ранчо в Вайоминге, барменшей в Нью-Йорке, пишет книгу,выходит замуж — неужто все это один и тот же человек? И правда, если бы можнобыло разделиться на несколько Лиз Гилберт, я бы охотно так и сделала — чтобы неупустить в жизни ни минуты. Да что я говорю? Я и была несколькими Лиз, и в однупрекрасную ночь, когда им должно было исполниться тридцать, все ониодновременно устали от жизни и упали на колени в ванной на полу в загородномдоме.

Надо заметить, я прекрасно понимаю, что не все переживаютподобный метафизический кризис. Кого-то мысль о смерти повергает в панику, акто-то реагирует спокойнее. В мире немало апатичных людей, но немало и тех, ктоспособен с достоинством принять особенности устройства Вселенной, когодействительно не беспокоят ее парадоксы и несправедливость. Бабушка одной моейподруги говорила: «В мире нет такой проблемы, которую невозможно было бы решитьс помощью горячей ванны, стакана виски и чтения Псалтыря». Для кого-то этоутверждение истинно. Кому-то требуются более радикальные меры.

А теперь я все-таки скажу пару слов о своем друге,ирландском фермере. Казалось бы, таких людей меньше всего ожидаешь встретить виндийском ашраме. Но Шон — один из тех, кто, как и я, с рождения испытывалнепреодолимое желание, безумную и неослабевающую необходимость разобраться взаконах Вселенной. Не найдя ответов на свои вопросы в маленьком местном приходев графстве Корк, в восьмидесятых Шон отправился в Индию, стремясь обрести внутреннееспокойствие посредством практики йоги. Несколько лет спустя он вернулся домой,в Ирландию, на свою молочную ферму. И вот он сел за стол в старом каменном домеи стал рассказывать отцу, старому фермеру и человеку немногословному, о своихдуховных открытиях на экзотическом Востоке. Отец отстранение слушал, глядя наогонь в очаге, и курил трубку. Он не произнес ни слова до тех пор, пока Шон несказал: