Пассажиры электрички вышли на платформу и, спасаясь от холодного сентябрьского дождя, бросились на привокзальную площадь в автобусы.

И только две женщины с тяжелыми сумками в руках растерянно топтались в грязи, вглядываясь сквозь дождь в замызганные надписи автобусных маршрутов.

Все-таки один из водителей оказался человеком и, трогая свой автобус, высунулся из окна:

— Эй, бабы! Вам в СИЗО?

— Нет, мне в следственный изолятор! — крикнула Ангел.

Шура посмотрела на нее как на недоразвитую, а водитель сказал:

— Так я ж и говорю: в СИЗО. Садитесь.

И открыл переднюю дверь автобуса.

С трудом подтянув свои тяжелые сумки, Ангел, а за ней и Шура забрались в автобус.

Колеса автобуса катили по грязной жиже проселочной дороги.

За окном дождь срывал с леса последние листья и швырял их в лужи.

В автобусе все места были заняты — их занимали два или три старика и не меньше тридцати женщин с такими же, как у Шуры и Ангела, тяжелыми кошелками.

Впрочем, Ангел с Небес уже потеряла свой ангельский вид — на ней было какое-то безразмерное, с чужого плеча не то пальто, не то плащ, стоптанные кроссовки, линялая косынка на голове. И только глаза — огромные голубые глаза — еще выделяли ее из общей массы…

Шура, стоя в проходе, смотрела на нее подозрительно, пытаясь вспомнить, где она могла видеть эту странную женщину.

А Ангел с Небес прислушивалась к разговору двух женщин, сидевших рядом.

— А чё Катя? — говорила брюнетка. — Катя дала прокурору и вытащила мужика.

— Совсем, что ли? — спросила вторая, рыжая.

— Ну! — подтвердила брюнетка. — Прокуроры что, не мужики, что ли?

— Извините, — наклонилась к ним Ангел. — Можно, я спрошу?

— Ну? — выжидающе сказала брюнетка.

— Эта Катя — она прокурору что дала-то?

Женщины изумленно уставились на нее.

— Ты больная? — сказала брюнетка.

— Цветочек она ему подарила! — объяснила рыжая.

* * *

За серым бетонным забором с колючей проволокой и сторожевыми вышками длинные тюремные бараки СИЗО были тоже накрыты мутным осенним дождем.

А возле железных ворот и проходной, в комнате с надписями «НЕ КУРИТЬ», «НЕ СОРИТЬ», «НА ПОЛ НЕ ПЛЕВАТЬ» и «ПРАВИЛА СВИДАНИЙ С ЗАКЛЮЧЕННЫМИ», женщины, стоя в очереди к узкому окошку приема передач, удивленно спрашивали друг друга:

— А куда делась эта, психическая?

Ангела с Небес среди них действительно не было.

— Да за цветочками пошла, для прокурора, — сострила рыжая.

Но Ангел с Небес была в этот миг совсем недалеко от них.

С усилием вытащив из бетонной стены свою сумку, она поставила эту сумку на цементный пол, отряхнула с плаща бетонную пыль и тяжело вздохнула:

— Господи, я совсем без сил осталась…

Затем подняла глаза.

Перед ней была мужская камера с двухъярусными нарами, зарешеченным окном и парашей в углу. На нарах густо, впритирку сидели и лежали зэки самого разного возраста. И среди них, на нижних нарах — Пачевский.

Ангел, снимая с головы косынку, осторожно улыбнулась:

— Боже мой! Сколько мужчин!

— Сука! Ты зачем пришла? — вдруг сказал ей Пачевский.

— Мужчина, — ответила она заискивающе, — я скучаю. Я принесла…

Но он вскочил и бросился на нее, крича и размахивая кулаками:

— Пошла отсюда! Вон! Проститутка! Тварь!..

Зэки, сидя на нарах, смотрели на него с интересом.

А он размахивал кулаками и орал на кого-то, незримого для них:

— Это я из-за тебя сел! На двенадцать лет! А у меня дети! Тварь! Паскуда! Вон отсюда!

Зэки все больше забавлялись этим зрелищем.

А Пачевский, схватив Ангела с Небес, продолжал что есть сил вбивать ее в бетонную стену, крича:

— Вали отсюда! Вали на свою Венеру, сука! Ангел ёманый!

— Та-ак… — врастяг произнес Пахан в камере. — Еще у одного крыша поехала…

Он спрыгнул с верхних нар, медвежьей походкой подошел сзади к Пачевскому, который продолжал безумно биться о бетонную стену, и несильно врезал ему сзади по уху.

Но от этого «несильного» удара Пачевский рухнул на пол как подкошенный.

Пахан на всякий случай добавил ему ботинком по ребрам. И сказал:

— Ты! Псих позорный! Еще раз базар устроишь, в психушку сдадим! Понял? Вали на место, тварь!

Пачевский послушно пополз к нарам.

А Пахан вдруг изумленно заморгал глазами — под бетонной стеной камеры лежала пыльная женская косынка и стояла открытая сумка, полная банок сгущенки.

— А это откуда? — сказал Пахан и посмотрел на бетонную стену.

Но стена было совершенно гладкая, без трещинки.

Хотя под ней на полу лежала свежая бетонная пыль.

Вечером прокурор вышел из здания районной прокуратуры. Он вышел в первую московскую метель, зябко повел плечами, поднял воротник своей меховой куртки, сел в свою запорошенную снегом машину «форд», завел ее и покатил домой. Впрочем, домой или не домой, это значения не имеет, и узнаем мы об этом чуть позже. А пока имеет значение то, что был уже излет осени и в Москве шел снег — густой и мокрый.

«Форд» вырулил из боковых улиц на один из центральных проспектов, проехал несколько светофоров и свернул на Садовое кольцо.

На Кольце, как обычно, какие-то прохожие периодически выскакивали с тротуара на мостовую и голосовали, поднимая руки. Но прокурор равнодушно проезжал мимо них.

Зато если впереди маячили зябкие, в укороченных плащиках фигурки юных проституток, он чуть притормаживал — присматривался.

Но ничего соответствующего его взыскательному вкусу не попадалось, и он опять прижимал педаль газа.

И вдруг справа от него женский голос сказал в темноте:

— Мужчина, здравствуйте.

Он вздрогнул, машина опасно вильнула, соседние машины грозно загудели, но прокурор был с прокурорскими нервами — он выровнял свой «форд» и взглянул на женскую фигуру справа от него, на пассажирском сиденье.

— Ты кто? — сказал он, слегка охрипнув.

— Это не важно, — ответила пассажирка, взявшаяся невесть откуда. — Скажите, господин прокурор, что я должна вам дать, чтобы вы отпустили моего любимого мужчину?

— А-а! — произнес он, усмехаясь и приходя в себя. — Вот в чем дело! Ну, это зависит…

— От чего?

— Ну мало ли! Я должен посмотреть…