Шрифт:
Интервал:
Закладка:
When a little blue bird,
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,
И австралийские кенгуру делают это,
И высоченные жирафы делают это,
И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
И самые респектабельные леди делают это,
Когда их призывают на то джентльмены!
Даже европейские математики делают это!
И даже блохи делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
Ушла песня, растворилась в космическом мраке…
Тишина.
Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке — пронзительный школьный звонок. И — оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов. Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору. И в числе этих школьников — Сергей и Валера, сыновья Пачевского. Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг… Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему: — Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?
2005
По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»
От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.
Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.
Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело — стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее — безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог — молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними — горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок — пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
— Черная вдова…
— Засохнет теперь…
— Лучше бы их вместе убило…
— Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть — это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной — совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
— Это муж? Или брат?
— Муж.
— Горе… И давно его?
— Месяц.
— А сколько прожили?
— Год.
— Ребенок есть?
Зара молчала.
— Почему молчишь? — спросила женщина.
— Нет ребенка.
— Не хотели? Или что?
Зара ответила через силу:
— Был… Потеряла…
— Как это потеряла?
У Зары слезы навернулись на глаза.
— Ну, потеряла. На втором месяце…
— А-а!.. — сказала женщина. — Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?
— Брат был, тоже погиб.
— А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?
— Да…
— Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?
— Конечно.
— Поехали.
— Прямо сейчас?
— Да. На улице лежат. Грех…
И женщина не оглядываясь пошла к «газику».
А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…
Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:
Я не забуду никогда
Тот бой и бесконечный хаос
И вспоминаю, задыхаясь,
Друзей, ушедших навсегда.
Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:
И вновь суровые гробницы
Растут из пепла и огня.
Но, павших братьев хороня,
Мы не забудем эти лица!..
И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова — на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков — неверных…
Один из этих неверных — подполковник Климов — возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале[7].