В сентябре начались военные маневры, на которых торжественно присутствовал и Галифакс. В это же самое время в Женеве в Лиге Наций Хор произносил свою знаменитую речь. Министр иностранных дел в это время мучился от артрита, поэтому сцена его прохода к трибуне была весьма трогательной: опираясь на трость, он хромал между рядов делегатов и, наконец, занял свое место, сделав историческое заявление: «Безопасность многих не может быть обеспечена усилиями некоторых». Речь стала знаковым событием, выводившим Сэма Хора на лидирующие позиции в европейских отношениях.

3 октября началась Итало-абиссинская война. В Париже тут же собралось англо-французское совещание и вырабатывало новый план действий, чтобы остановить африканскую драму. Эксперты сразу сказали, что будет необходим обмен территориями, но Абиссиния должна сохранить свой суверенитет под эгидой Лиги Наций.

К тому времени здоровье Хора ухудшилось настолько, что он несколько раз падал в обморок на официальных мероприятиях. Из-за этого он вынужден был выполнить срочный приказ доктора и взять короткий отпуск в Швейцарии, который был запланировал на декабрь.

Всё было до крайности осложнено тем обстоятельством, что в Великобритании вновь были назначены Всеобщие выборы. Освобожденный от участия в них лорд Галифакс был по обыкновению спокоен, а вот остальным министрам приходилось несладко. Выборы проводились под знаменами сохранения Национального правительства. Консерваторы смогли одержать победу, но Рэмзи МакДональд даже не смог сохранить место в своем избирательном округе. Болдуин остался премьером, Чемберлен – министром финансов, Сэм Хор – министром иностранных дел, а лорда Галифакса опять ждало новое назначение. Ему предоставили портфель лорда-хранителя Малой печати. Поскольку этот пост не предполагал занятия какого-либо министерства и явной ответственности, Галифакс стал все чаще наведываться в Форин Оффис.

Единственное, что он успел выявить в должности министра обороны – это то, насколько армия Британской империи слаба и несовершенна. С момента окончания Первой мировой войны правительство руководствовалось установкой «никакой войны в течение десяти лет». Позже, когда первое десятилетие по этому плану подходило к концу, в 1929 г. Уинстон Черчилль, большой поклонник военных действий, а в то время министр финансов, продлил этот срок еще на 10 лет. Сам Галифакс комментировал это так: «Это было настроением, в которое британцы всегда впадают после войн, размышляя, что больше никогда не будет никаких сражений, и поэтому можно безопасно сокращать свои вооружения. Появление Гитлера в 1933 г. совпало с приливом совершенно иррационального пацифистского чувства в Великобритании, которое нанесло глубокий ущерб и дома, и за границей. Дома это увеличивало и без того не малые трудности по объяснению британцам причин перевооружения, чтобы мужественно встретить ситуацию, которую создавал Гитлер; за границей это, несомненно, заставило его и других предполагать, что в формировании их политики нашу страну можно не рассматривать слишком серьезно. Я думаю, что, только когда пришел в министерство обороны, понял, насколько велик был урон, вызванный удвоенным правилом о десяти годах без войны, и какое настроение он производил на нашу оборонную промышленность и последовательную способность к войне, что вне официальной службы понять сложно»321.

Озабочен военным вопросом был и Сэм Хор. Он абсолютно сходился с Галифаксом и Чемберленом во мнении о перевооружении страны и комментировал это так: «Страна все еще находилась во власти иллюзии, что британской политике не нужна военная поддержка, что наш престиж был так же неприступен, как в эпоху королевы Виктории и что Гитлер и японцы просто упадут в обморок от нашего великолепия»322.

В декабре 1935 г. Хор отправлялся в долгожданный отпуск в Швейцарию, но путь его лежал через Париж. Во Франции, куда он прибыл 7 декабря, глава Форин Оффиса был буквально ссажен с поезда Лавалем, который привлек остро нуждавшегося в отдыхе министра к новому этапу переговоров по санкциям против Италии в Лиге Наций, которые длились с момента начала Итало-абиссинской войны. В итоге к позднему вечеру 8 декабря план был согласован, теперь его следовало отослать Лиге Наций, правительству Италии, правительству Абиссинии и правительству Великобритании единовременно. Хор снабдил план примечаниями для британского Кабинета министров, в которых рекомендовал принять данную схему, чтобы урегулировать итало-абиссинский конфликт и не толкнуть дуче на опасное сближение с Гитлером323. Попрощавшись с гостеприимным Парижем, с чувством выполненного долга Сэм Хор покидал французскую столицу. Ни он, ни британское правительство не догадывались, чем вся эта парижская остановка обернется.

Следующим утром полный текст плана Хора – Лаваля был опубликован в парижских газетах, а затем и в лондонских. Собственно, само согласование такого плана не было страшной катастрофой: его еще следовало передать правительствам стран Лиги для обсуждения, внесения поправок и ратификации. Иными словами, это соглашение было только черновиком возможного будущего договора. Но французы опубликовали документ как окончательный вариант урегулирования итало-абиссинского конфликта. Преждевременное оглашение договоренностей ставило под угрозу не только карьеру Хора, но и авторитет Лиги Наций, обязанной решать вопросы санкций коллегиально. Помимо прочего, все это поставило в крайне уязвимое положение британское правительство, члены которого очень удивились, прочитав в утренних газетах, что их министр вместе с французским премьером отдали половину африканской страны итальянскому дуче.

Хор узнал обо всем на следующий день, достигнув швейцарского городка Цуоца: «Я сразу предложил вернуться в Лондон. Ответ Болдуина шел слишком медленно, но все-таки пришел. Суть его была в том, что я не должен волноваться, ведь он держит полный контроль над ситуацией и не хотел бы прерывать мой отпуск в Швейцарии. Я тогда ничего от него больше не добился, хотя из телефонных переговоров с министерством иностранных дел мне стало ясно, что ситуация полностью выходила из-под контроля. Поэтому я разозлился после его заверительных слов и решил возвратиться, чтобы самому встретить этот шторм. Однако в этот момент циничная предусмотрительность судьбы превратила все в смесь фарса и трагедии. В течение многих месяцев я с нетерпением ждал возможности покататься на коньках в Швейцарии. Спорт, который я любил больше других, должен был настроить меня на предстоящий длительный период тяжелой работы. Я принял меры, чтобы один из лучших катков в Энгадине был готов специально для меня раньше обычного времени его открытия, и все было приготовлено для нескольких недель швейцарского рая. Следующий день моего прибытия в Цуоц был одним из прекраснейших: голубое небо, белый снег и гололедица. Я поспешно прошел на каток, чувствуя, что не было ничего, что могло бы мне помешать. Там я упал в обморок, причем еще более глубокий, чем те, которые со мной случались в предыдущие месяцы, и когда я очнулся, стало ясно, что что-то серьезное и неправильное случилось с моим лицом. Шатаясь, я добрел до отеля и от приглашенного доктора узнал, что мой нос был кошмарно переломан в двух местах. Все это стало действительным осложнением. С одной точки зрения глупым, поскольку министры иностранных дел не должны ломать носы; а с другой серьезным, потому что данный момент был очень важен, и я должен был сразу возвратиться в Лондон. Но доктор объявил, что я ни в коем случае не могу теперь путешествовать и должен оставаться минимум в течение двух или трех дней на месте, вследствие опасности заражения двух переломов. Поэтому я успокаивал свою боль и физическую, и душевную и считал часы, когда я смогу ехать в Лондон»324.