Занавеска не закрывала всего окна, и в части оконного проема, остававшегося на виду, появились две птички; возможно, подумал я, те самые, которых я видел несколькими часами раньше на ограде в саду. Они поглядывали на сэндвич, который Тереза оставила на тумбочке. «Ты ничего не поела», – сказал я ей. «Мне слишком грустно, чтобы есть». – «Хочешь, спустимся вниз в кафе что-нибудь выпить? Тебе пойдет на пользу, если мы выйдем отсюда». – «Ты был когда-нибудь в По?» – спросила она. Я ответил, что нет. «А я была. Монахини из колледжа как-то возили нас туда на экскурсию. Половину девочек в автобусе укачало». – «Но ведь это красивый город, не правда ли?» – «Лучшее, что там есть, – это обувь. Они делают прекрасную обувь. Когда я туда поеду, то куплю себе двадцать пар. Разумеется, ортопедических. Специальную обувь для тех, кто переболел полиомиелитом». – «Покупай не двадцать пар. Лучше уж сразу сорок», – пошутил я. «А ты доволен, правда, Давид?» – «И да, и нет», – предусмотрительно ответил я. «Я уеду далеко, поэтому ты и доволен». – «Неправда». – «Нет?» – «Нет». Воробьи исчезли с окна.

Комната номер двадцать семь гостиницы «Аляска», неподвижная и безмолвная, оказалась как бы вне мира. «Но тебе от меня не отделаться, Давид, – сказала Тереза, засовывая мне колено между ног. – Каждую субботу я буду приезжать к тебе. Или ты будешь приезжать в По». – «На новом «Велосолексе», – согласился я. Мама сказала Анхелю, чтобы он купил мне один из маленьких мотоциклов, для которых не требовалось водительских прав, чтобы мне было удобнее ездить на станцию. «Тебе купят не «Велосолекс», а большой мотоцикл. Думаю, например, «гуцци». Красного цвета». – «Ну уж, не знаю, откуда тебе это знать». – «Я же говорила, я всегда внимательно слежу за всем, что могут сказать о тебе. Именно так я и узнала, что на тебя рассчитывают, чтобы ты немного оживил праздник в день открытия памятника. Так же я узнала и о «гуцци». Эту идею подбросила твоему отцу жена лейтенанта Амиани, синьора Соня».

Тереза сменила тон. «Давид, ты должен пообещать мне одну вещь». – «Съездить навестить тебя в По», – сказал я. «Да, я была бы в восторге, ты же знаешь. Но сейчас у меня другая просьба». – «Ну так давай», – сказал я. Я чувствовал, что комната номер двадцать семь с каждым разом все больше удаляется от мира, что она превратилась в космический корабль на какой-то далекой орбите. До меня доносилось лишь дыхание Терезы, ничего больше. «Мне бы хотелось, чтобы ты согласился играть на аккордеоне в день, когда будут открывать памятник. Сделай это ради меня, Давид. Не ради моего отца, не ради этого самого Ускудуна, или как там его зовут». – «Но откуда у тебя такая прихоть?» – «В этот день я буду здесь и сделаю кучу твоих фотографий. А потом повешу их в моей комнате в общежитии в По. Всю стену увешаю твоими фотографиями». – «Ты шутишь». – «Нет. Я говорю серьезно. Знаешь, когда я в тебя влюбилась? – Она приподнялась на кровати и подарила мне очаровательную улыбку. – Когда ты впервые играл на танцах в гостинице. Я вышла на площадку и увидела тебя на сцене с переливающимся перламутром аккордеоном. С тех пор ты в моем сердце». Я молчал. «Это не прихоть, Давид. Это нечто гораздо более глубокое». -»Думаю, я не могу отказаться». – «Нет, не можешь». – «Ну, хорошо. Я буду играть на церемонии открытия памятника, и ты сделаешь фотографии». Она поцеловала меня. «Я много чего сделаю. Все поймут, что происходит между нами». Теперь комната номер двадцать семь бороздила космическое пространство, направляясь к Земле. Это было непростое путешествие.

Тереза засмеялась. «Ну, что на этот раз?» – сказал я, отстраняясь от нее. «Ты знаешь, что собирается изучать Мартин? Представь себе: кино и телевидение! – Она с трудом могла продолжать, ее трясло от хохота. – А знаешь, почему он это выбрал?» – «Чтобы поехать в Мадрид?» – «Нет. Потому что это специальность-призрак. Похоже, у них там какие-то проблемы, и занятия не проводятся. Оценки ставятся автоматически. Но самое милое, что Женевьева ни о чем не догадывается. Она в восторге от своего сыночка. Думает, что он избрал современную специальность. Похоже, она совсем дура. Она очень меня разочаровала».

Ее слова таяли в воздухе. Гостиницу окутывала тишина. «Тебе не хочется спуститься в кафе?» – сказал я. «Хочется, но не могу же я идти голой. А рядом с тобой я хочу быть голой». Она повернулась к тумбочке и взяла сигарету. Прежде чем зажечь ее, убрала с книги пистолетик и поставила на его место пепельницу.

Я посмотрел на часы. Было без четверти шесть. Женевьева, очевидно, где-то на шоссе, ведущем из По в Байонну. Берлино, Анхель и Мартин еще, по всей видимости, не выехали из Мадрида. «Мартин впутался в одно дело, не знаю, известно ли тебе, – сказала Тереза. – Познакомился с владельцами клуба и связался с ними. Несколько месяцев назад он привозил их в гостиницу. Отвратительные типы». Еще один воробей сел на карниз окна. Он тоже уставился на сэндвич, лежавший на тумбочке. «Птички голодные», – сказал я. «Им следовало бы курить, как это делаю я. Табак убивает голод». Тереза с силой выпустила изо рта дым, и воробей улетел.

Несколько мгновений мы молчали. «Хосеба говорит, что не понимает, почему ты остаешься в Обабе». Замечание застало меня врасплох. «Знаешь, как Адриан называет Хосебу?» – сказал я ей. «Нет». – «Начальник отдела кадров. Ему нравится устраивать жизнь других людей». Тереза пропустила мой комментарий мимо ушей. Она положила сигарету на пепельницу и взяла с тумбочки томик Гессе. Начала его листать. «Ты останешься один. Все остальные поедут куда-то учиться». Так оно и было. Сусанна и Виктория намеревались изучать медицину в Сарагосском университете; Хосеба с Адрианом отправятся в Бильбао, первый учиться на адвоката, а второй на инженера «Как называется то, что ты собираешься изучать, Давид? Я что-то не помню названия». Она по-прежнему перелистывала страницы книги, словно ища что-то.

Я собирался изучать новую специальность, которую планировали открыть иезуиты. Она была известна как ВТКЭ – Высшие технические курсы экономики, и моей маме нравилось повторять, что учащиеся, которые получат диплом этих курсов, одновременно будут адвокатами и экономистами. Тереза наконец нашла страницу, которую искала, и стала читать: «Для него не существовало более ненавистной и мрачной мысли, чем мысль о том, чтобы занимать какую-либо должность, находиться во власти строго отведенного времени, подчиняться другим. Кабинет, канцелярия, отдел казались ему еще более неприемлемыми, чем собственная смерть…»

Сигаретный дым вычерчивал волнистые линии на потолке комнаты, и кусочек неба, который не закрывали занавески, был того же серого цвета, как и когда я пришел. «Поставлю еще музыку?» – сказал я. Мне необходимо было двигаться. «Давид, ты тоже слегка разочаровал меня. Хочешь знать почему?» – «Да, скажи». – «Я думала, ты как Гарри, главный герой книги. Но теперь я не уверена. Тебе предоставляется возможность уехать из дома и учиться в университете, а ты не решаешься оторваться от юбки своей матери. И еще избираешь такую специальность. Какой интерес может быть в том, чтобы стать адвокатом и экономистом? Чего ты хочешь? Провести всю жизнь, работая в банке?» Эта тема была для меня невыносимой, она меня угнетала. «Это из-за «гуцци», – сказал я. – Мне страшно хочется поездить на мотоцикле». Я высвободился из ее объятий и поставил пластинку. То you, ту love. Я стал одеваться. «Оставь одежду там, где она была», – сказала она мне. В руке у нее был пистолетик, и она целилась в меня. «Пожалуйста, поверни его в сторону», – попросил я. «Он на предохранителе. Смотри». Она нажала на курок. Но никакого звука не последовало. Я предположил, что такой маленький пистолет, по всей видимости, не производит шума, даже когда стреляет, детонация вряд ли будет слышна из-за музыки. «Знаешь, что мне пришло в голову, Давид? Мы можем странствовать по миру, как Бонни и Клайд. Ты видел этот фильм? Я недавно смотрела его с Адрианом и Хосебой и, уверяю тебя, осталась в полном восторге. Это о влюбленной паре, которая занимается тем, что грабит банки».