Товарищ Министра внутренних дел — заведующий полициею

Генерал-лейтенант Оржевский».

Учитывая сжатые сроки, поставленные им начальством — вернуться до зимы — Алексей с Яковом не могли себе позволить идти в Забайкалье пешком, с общим этапом. Сказать по правде, это их устраивало. Согласно норме, партия должна проходить за месяц пятьсот верст (тридцать верст в день, через двое суток на третьи — дневка); в Томске и Иркутске положены трехнедельные отдыхи. При таких порядках инспекторы «Этапной цепочки» прибыли бы на место к Рождеству и со сбитыми в кровь ногами. Посему, пример поляков, едущих на каторгу с комфортом на лихой тройке, оказался заразителен, и из Перми вышли на восток уже два тарантаса. Солдатики караульной службы также были довольны прокатиться с ветерком, а не тащиться на своих двоих с винтовкой и подсумками. У «кислой шерсти»[109]своя норма — сто верст в неделю, пять тысяч верст в год при любой погоде, и всё это за 2 рубля 70 копеек годовой денежной дачи… В итоге получилась привилегированная колонна: две повозки, а в них два богатых «спиридона», двое каторжных панов и двое караульных под началом ефрейтора. Так и рванули до Тюмени, и долетели до неё в четыре дня.

В Тюменской пересыльной, знаменитой своими особо лютыми клопами, Лыкову с Недашевским не удалось даже подраться. «Иваны», что проломили голову лобовскому агенту, давно уже отбыли на рудники, и наказывать было некого. Да и череп у парня благополучно зажил, и он опять заправлял в канцелярии. Отпраздновали Троицу, сели на пароход и поплыли в Тобольск. Зато, когда добрались до него и остановились там на ночлег, питерцев ожидало целое приключение. Тюрьму последние два месяца крепко «держали» конокрады. Их сошлось вместе одиннадцать человек — достаточно, чтобы подчинить себе тысячу разрозненных арестантов.

Конокрады известны своей особенной сплоченностью; взаимовыручка у них необыкновенная. Объясняется это тем, что мужики пойманных на лошадиной покраже в полицию не ведут, а убивают на месте. И потому профессия у этих воров самая опасная для жизни, рискованней, чем у любого записного убийцы. Чтобы заниматься подобным делом, необходимы надежные сообщники, такие, что голову свою подставят за товарища… По всем этим причинам связываться с конокрадами не решился даже Лыков, и выкупил у старшего надзирателя дворянскую камеру. Однако после обеда их с Челубеем покой был нарушен приходом долговязого жигана, развязного, с потасканной физиономией безнадежно развращенного человека. С ним был еще какой-то чумазый поддувала. Усевшись напротив питерцев, парень уставился на них нагло и дерзко.

— Скажи этим, кто я есть.

— То есть Мишка-Дерибздяй, — подобострастно проблеял чумазый. — С ним тута никто не связывается.

— Отчего так? — лениво полюбопытствовал Лыков, глядя на гостя без интереса.

— А он с потышниками[110]водится.

— Ну, вот пусть к ним и валит. Нам здесь только дерибздяев не доставало…

— Эвона как! — удивился жиган. — Мотряй, у нас всё по совести: кому не мило, тому в рыло!

— Сочинители про таких, как ты, говорят: «со следами всех пороков на лице». Если не исчезнешь в миг, следов у тебя прибавится.

— Ну, всё! — выдохнул Дерибздяй, обежал стол, подскочил к Алексею и ударил. Тот легко уклонился и махнул в ответ. Мишка отлетел в угол и там долго, минут пять, лежал без движения; чумазого же как ветром сдуло. Поднявшись, наконец, с трудом на четвереньки, Дерибздяй молча выполз вон.

Через час после этого в дворянскую камеру пришёл маз шайки конокрадов Васька Бобок — рослый кудрявый детина с лихими и весёлыми глазами. Лыков подобрался, но Бобок выставил на стол «диковинку».[111]

— Давно здесь порядочных ребят не было; всё какие-то трусоватые приходят. Поговорим?

— А давай, — согласился Лыков, вынимая третий стакан. Челубей разлил, они выпили, помолчали немного, затем Бобок сказал буднично:

— Мы завтра делопризводством будем заниматься[112]— на рихт пойдем. Барная скамейка обнаружилась[113]. Айда с нами! Некомплект у нас; нужны лихие человеки.

— Прямо отсюда?

— Прямо отсюда.

— А потом куда?

— Сведем коняшку, растырбаним и опять сюда вернемся. Тут никто искать не станет. Не сумлевайтесь, всё уж давно слажено; чай, не впервой. А понравится вам наше занятие, так мы вас до осени в лазарете поместим. Ещё дела провернёте, домой с хорошей деньгой прибудете.

Лыков сделал вид, что задумался.

— Ладно, — сказал маз, вставая из-за стола. — Покумекайте до утра. А завтра в другом месте дадите окончательный ответ. Бывайте!

— Что ещё за «другое место»? — встревожился Челубей, когда конокрад ушёл. — Он всю свою банду приведет для убедительности?

Разъяснилось это утром. Конвой вывел их из пересыльной тюрьмы, провёл мимо острога и памятника Ермака по высокому берегу Тобола и доставил в канцелярию к полицмейстеру. Красивый усач в щегольском чекмене, тот оказался похож на Ваську Бобка: глаза такие же лихие и веселые, а цвет лица как у настоящего жизнелюба. Внимательно изучив бумаги лобовских агентов, полицмейстер закрыл плотно дверь и спросил:

— Ну, что надумали насчет Васькиных слов? Говорите, как есть; люди нужны срочно. У нас все серьёзно: придете к нам, в обиду не дадим, будете как сыр в масле кататься.

— Увы, есаул, не получится, — спокойно, как равный равному, ответил ему Алексей. — Дела у нас в Забайкалье, важные, задержки не терпят. Нас уже наняли люди посерьёзней тебя.

— Жаль, — вздохнул полицмейстер. — Я же вижу, какие вы «спиридоны»… Но нет, так нет. Сегодня же я вас отправлю дальше; о нашем разговоре, понятно, молчок.

Он сдержал своё обещание, и уже вечером Челубей с Лыковым снова плыли на барже. Четырнадцать суток, сначала по Иртышу, потом по Оби и Томи, добирались до Томска. Покупали по пути рыбу у остяков, а в Лямином бору приобрели полтуши изюбря, закоптили и питались им до конца плавания.

В Томской пересыльной тюрьме Лыкова ожидала неприятная встреча. Когда он в колонне вновь прибывших шёл в карантинное отделение, из галереи его негромко окликнули:

— Господин Лыков!

«Демон» резко обернулся и увидел Прова Суконкина, мелкого воришку-«отказника», которого он арестовывал три года назад в Нижнем Новгороде в должности помощника начальника сыскной полиции.