Щит мешал Питеру до тех пор, пока он не перестал обращать на него внимание, и представил, что это просто продолжение его руки. Питер выставил блок, закрылся от удара Медраута, и щит отбросил в сторону топор противника.

Двумя резкими, быстрыми ударами Питер завоевал явное преимущество. Физиономия Медраута утратила подобострастное выражение и приняла сосредоточенный вид. Он занялся делом. Медраут размахивался слишком сильно и тяжело. Питер уклонялся от ударов – прежние знания, возрастом в пятнадцать сотен лет, вырвались наружу.

Неожиданно Питер вонзил сапог в мягкую лесную землю, крутанулся на триста шестьдесят градусов и врезал каблуком по шлему Медраута. Медраут полетел в одну сторону, его шлем и топор – в другую. Парень тяжело рухнул на землю.

«Еще слава Богу, что шлемы не целиком железные», – подумал Питер.

Он поборол искушение подбежать к поверженному противнику и пощупать пульс, и еще одно: поднять топор и раскроить черепушку Медраута. Подавив полыхнувшую жестокость, он поглубже вдохнул и загнал Ланселота в дальний угол сознания.

Медраут застонал, с трудом поднялся на четвереньки и потряс головой. Подобрал шлем, пощупал вмятину.

– Государь, я… – Он снова тряхнул головой, стараясь проморгаться. – Но чем, во имя Гадеса, скажи, ты ударил меня?

– Каблуком, будущий центурион. Хочешь еще разок?

– Нет! Я хотел сказать.., нет, государь. Каблуком? Но это невозможно! – Медраут уставился на вмятину на шлеме. – Но.., если подумать… Да.., это был великолепный удар, принц Ланселот.

Он стоял, покачиваясь, взгляд его по-прежнему блуждал.

– Думаю.., на сегодня с меня хватит.., государь. – Он чуть было не ушел без топора, но Питер указал Медрауту на валяющееся на траве оружие. Медраут даже не попытался забраться на своего коня верхом – взял под уздцы и повел к Каэр Камланну.

«Вот так вот! – мысленно съязвил Питер, довольный собой впервые с той минуты, как приземлился на страницах Мэлори. – Может, мне и не стоит так сильно бояться этого Куты?»

Он согнул руку в локте, поражаясь тому, какие у Ланселота могучие мышцы и превосходное чувство равновесия, и все это наработано годами драки с топором, десятками военных кампаний. «Да уж, мисс Селли так тебя разэтак Корвин, тебя, голубка моя, тоже ожидает масса весьма неприятных сюрпризов! Вот только выслежу – держись!»

Питер надел на лезвие топора чехол, подобрал копье и убрал в прорези на седлах и оседлал Эпонимуса – примерно столь же изящно, как в прошлый раз, после чего поскакал обратно к вилле.

Боясь опоздать хоть на миг на назначенную встречу с Анлоддой, Корс Кант торопливо одевался. Помня о том, как придирчиво его возлюбленная относится к чистоте, он вымылся три раза и осмотрел одежду – нет ли где хоть пятнышка. Под мышками он намазал душистым парафином, который стащил из покоев Кея, когда тот в последний раз выступал в Совете.

Корс Кант поспешил к южным воротам (не тем, что возле стадиона, а к другим) и был на месте к третьей цимбале. Анлодда же не появилась до полудня.

Одета она была ярче, чем на пиру. Туника на ней была светло-кремовая. Из-под туники выглядывала нежно-зеленая, цвета морской волны, сорочка. Между тем скромной такую одежду не назовешь: туника была чересчур коротка. Такие туники носили сородичи Анлодды – дикие, неотесанные кельты. Туника открывала длинные, крепкие, стройные ноги, чуть тронутые загаром. Сапожки Анлодда отчистила.

«И не по-кельтски, и не по-римски», – подумал бард, сердце которого болезненно заныло. Тунику Анлодды украшала вышивка – три маленькие зеленые лесные ящерки. Довольно богатая одежда для простой вышивальщицы. Такая больше подошла бы дочери всадника или сестре магистрата.

«О боги! Уж не позаимствовала ли она одежды у Гвинифры?» – Корс Кант в страхе оглядывался по сторонам, дабы удостовериться, что никто сейчас не видит Анлодду и не расскажет ничего ее госпоже.

– Готов? – небрежно поинтересовалась Анлодда. Корс Кант кивнул, все еще волнуясь за девушку.

– У меня кое-что есть для тебя, – продолжала она. – Подарок. Святые дары, точнее.

С этими словами она извлекла из торбочки маленький кувшинчик и вынула из него пробку. Вытрясла на ладонь что-то, похожее на кусочек высушенного мяса, и подала Корсу Канту. Тот уставился на подношение и понял, что перед ним какой-то незнакомый гриб.

Бард принюхался. Никакого запаха.

– Мне съесть это?

– Так, как если бы то была моя плоть, – сказала Анлодда, загадочно улыбаясь.

Корс Кант поднес гриб к губам, но Анлодда взяла его за руку.

– Ты веришь мне? – спросила она.

– Да, – поспешно ответил он. Слишком поспешно.

– Гусеницы превращаются в бабочек, – сказала Анлодда, отпустив его руку.

– В этом состоит их чудо. Головастики становятся лягушками. А нам, людям, приходится проглотить волшебное снадобье для того, чтобы с нами произошло превращение. Помни об этом, Корс Кант Эвин, ученик барда.

Он долго ждал. Желудок у него скрутило. Все ясно: она дала ему отраву, какое-то жевательное зелье. Ну и насколько же он ей действительно верил?

Она бесстрастно следила за ним, не выдавая своих мыслей.

«Глупый я бард, – распекал себя Корс Кант, – побоялся узнать, что это такое!» Но разве Гвидион испугался перед тем, как испробовать напиток речи и понимания?

Корс Кант жевал сушеный гриб, а тот был жестким, как кожа, и чем дольше жевал его Корс Кант, тем он становился горше. Юноша проглотил гриб и чуть не поперхнулся.

Анлодда потянулась к нему, быстро поцеловала в лоб – холодновато, по-сестрински.

– Пошли, добудем лошадей, – сказала она.

Они пересекли circus maximus , спустились вниз с холма и перешли улицу Флавия Валентиниана – мощеную дорогу, которая двадцатью годами раньше называлась улицей Вортигерна. А тогда Вортигерн привел в Кент купцов-саксов и перевернул весь мир вверх ногами.

«Даже улицы – и те рассказывают всякие истории», – размышлял Корс Кант. Анлодда положила руку ему на плечо. Он весь сжался от ее прикосновения, чуть не задохнулся, а она рассмеялась. «О чем я думаю? Ноги Анлодды стоят мириадов почивших Вортигернов. Подумать только! Ведь уже двенадцать месяцев миновало с тех пор, как остыла зола, оставшаяся после его погребального костра!»

Они миновали беленые, не разрисованные северные ворота, именовавшиеся Триумфальными, и вошли в Камланн – в город Камланн. Солнечные лучи, отражавшиеся от белокаменных стен, слепили Корса Канта. За годы жизни в Каэр Камланне бард научился избегать определенных районов города, предпочитая посещать только дворец, бани и библиотеку. Мирддин не поощрял увлечения учеников городской жизнью.