После окончания уроков он не стал дожидаться Людочку, а помахивая портфелем, содержимое которого повергло бы в ужас любого ревнителя школьной нравственности (кроме порнографической литературы, там находились ещё сигареты, спички, початая четвертинка самогона и игральные карты), вышел на улицу.

Мороз стоял такой, что дышать можно было только через шерстяную рукавичку. Усы и бороды встречных мужчин серебрились инеем. Женщины кутались в платки, оставляя лишь узенькую щёлочку для глаз. В подобную погоду было одинаково несподручно заниматься как созидательной деятельностью, так и ратным трудом.

У первого же поворота Ваню настигла компания школьников, возглавляемых третьеклассником Хмырёвым, обещавшим со временем вырасти если и не в Илью Муромца, то по крайней мере в Чудище Поганое.

Кто-то как бы ненароком задел новичка плечом, что и послужило предлогом для конфликта.

– Ты чего толкаешься, сопля московская! – возмутился Хмырёв. – Тебе улица узкая?

– Узковатая, – хладнокровно подтвердил Ваня. – У нас в Москве самый паршивый переулок пошире будет.

– Вот и катись туда! И нечего выпендриваться! – вразнобой заорали пацаны, в большинстве своём семи-восьмилетние малявки.

– Это кто выпендривается? – удивился Ваня.

– Ты! С такими ушами надо Чебурашкой в цирке работать, – Хмырёв сорвал с него шапку.

На мгновение они сошлись грудь в грудь – вернее, Ванина грудь ткнулась в чужой живот. Пробить кулаком зимнее пальто и несколько слоёв одёжек было не так-то просто, но Хмырёв вдруг резко согнулся пополам, а потом вообще прилёг на снег. Своё негодование он никак не высказывал, а только натужно хрипел, стараясь вдохнуть воздух, внезапно переставший поступать в лёгкие.

Пацаны, так и не понявшие, что к чему, оравой кинулись на Ваню, но он странным образом устоял на ногах, а все они образовали кучу-малу, в самом низу которой оказался бедный Хмырёв.

С этой секунды Ваня полностью контролировал ситуацию. Тех, кто пытался встать, он незамедлительно укладывал на место – маленький кулачок гвоздил чувствительно и точно. Конечно, детей бить нельзя. Но это правило, кстати сказать многими игнорируемое, распространяется только на взрослых. Лилипут не отличается от детей ни ростом, ни весом, ни силой. Он не избивает, а защищается.

Вскоре некоторые из малявок пустили слезу, а те, что постарше, стали просить пощады. На это Ваня милостиво ответил:

– Вставайте, я вас больше не держу. А если хотите драться, будем драться.

Пацаны с понурым видом встали и принялись стряхивать с себя снег. Повинуясь древнему инстинкту побеждённых, они старались не смотреть Ване в глаза.

Последним поднялся Хмырёв. Стоять прямо он не мог, и всё время клонился набок.

– Чем же это ты меня так звезданул? – с трудом выговорил он.

– Вот этим, – Ваня показал кулак, а пацаны дружно подтвердили, что москвич не пользовался ни свинчаткой, ни кастетом, ни булыжником.

– Ну, тогда держи краба, – продолжая пребывать в позе человека, с которым на пути к нужнику случилась досадная оплошность, Хмырёв протянул Ване руку. – Я тех, кто меня побил, уважаю.

– И много таких? – не устраняясь от рукопожатия, поинтересовался Ваня.

– Если не считать батю, ты первым будешь… У вас все так в Москве дерутся?

– По-всякому бывает, – ответил Ваня. – Народ там разный. Сколько в вашей Чарусе людей живёт? Наверное, человек двести. Это, представь себе, средненький московский дом. И таких домов десятки тысяч.

Пацаны столичному хвастуну, конечно же, не поверили, но спорить не собирались. Они с детства знали закон стаи – тот, кто победил вожака, должен занять его место.

Знал этот закон и Хмырёв, но очень надеялся на неведение москвича, даже и не нюхавшего взаправдашней жизни. Дабы заморочить ему голову, он панибратским тоном попросил:

– Научи нас по-московскому драться.

– Научу, если есть желание, но с одним условием, – сказал Ваня. – Друг друга до крови не бить и на слабых не нападать… Как тут у вас клянутся?

– Летом землю едим, а зимой железо лижем, – ответил самый маленький мальчишка.

– Ладно, поверю на слово. Принимаете моё условие?

– А то как же! – хором ответили пацаны.

– Тогда даю первый урок. Кулак следует держать вот таким образом и бить без замаха, используя силу плеча и корпуса, а не только руки. Вот так! Вот так! – Он провёл короткий, но энергичный бой с тенью. – Найдите дома старый валенок, набейте его тряпьём и отрабатывайте удары хотя бы по полчаса в день. Какое-то время руки будут болеть, но скоро всё пройдёт. Когда кулаки окрепнут, мы возьмём большие рукавицы, набьём их сеном, завяжем на запястьях тесёмками и будем боксировать между собой. Не драться, а именно боксировать, соблюдая все правила.

С этого дня Ваня стал полноправным членом детского коллектива, более того, одним из его лидеров. Никаких странностей в нём деревенские пацаны не замечали. В их понимании москвич мог иметь и рога на голове, и третий глаз во лбу.

О сыроварне можно было сказать следующее: всё смешалось в доме «Чеддеров» и «Рокфоров». Рабочие бегали как ошпаренные и, несмотря на стужу, которой тянуло от дверей, обливались потом. Мастер Страшков был похож на колдуна, священнодействующего над чудесным зельем. Цимбаларю пришлось дожидаться минут сорок, пока он не закончил закладывать закваску в очередную партию исходного сырья.

Когда они наконец встретились, Цимбаларь напыщенно произнёс:

– Выполняю данное мной обещание вновь посетить вас.

– Ну да, ну да… – Страшков по привычке закивал головой. – А я-то, дурачок, надеялся, что про меня забыли.

Пропустив эту лёгкую подковырку мимо ушей, Цимбаларь глянул на пирамиды жёлтых сыров, громоздившихся повсюду, словно золотые слитки в подвалах форта Нокс, и озабоченно произнёс:

– Когда же вы всё это добро вывезете?

– Как только весенняя распутица окончится, сразу и вывезем, – сообщил Страшков. – Хороший сыр, как и хорошее вино, должен вызреть. Пребывание здесь ему только на пользу. Замечу, кстати, что для большинства продуктов плесень гибельна, а для некоторых сортов сыра её выращивают специально.

– Видел вас на пожаре, – от тем производственных Цимбаларь перешёл к более широким вопросам. – Геройски себя вели, ничего не скажешь!

– Это мой долг как командира добровольной пожарной дружины, – заскромничал Страшков. – К сожалению, допотопная техника не позволяет успешно противостоять стихии. Ещё хорошо, что мы не позволили огню распространиться на соседние дома.

– Это, безусловно, ваша заслуга, – согласился Цимбаларь. – Но был один момент, когда вы словно бы погрузились в транс, утратив всязь с действительностью. На пожаре это небезопасно.

Некоторое время Страшков молчал, видимо, пытаясь понять, что имеет в виду участковый, а потом вновь закивал головой: