Марис внимательно слушала, стараясь запомнить каждую деталь.

— Это была громадная куполообразная пещера, вырубленная в сердце скалы. Громадные стеклянные трубы, как извивающиеся корни, выходили из стен и потолка. Ещё большего размера трубы поднимались от пола. Некоторые были закупорены, другие свободны. Большинство из них разветвлялись, образуя громадную, причудливо изогнутую сеть.

Сначала было ощущение, что я нахожусь внутри какой-то огромной машины. Но потом я всё-таки понял, что это место когда-то было живым. Система труб напоминала своим единством кровеносную или нервную систему живого организма. Тут же я осознал, что должен снова вдохнуть жизнь в эту громадную спящую камеру.

Я не был там долго в этот первый визит. Но скоро я вернулся. С факелами для стен, со щётками и вёдрами, с пергаментами и свитками о лаборатории, которые я смог найти. Осветив лабораторию, я навёл в ней порядок. О, Марис, не могу передать, как весело было возвращать к прежней славе это заброшенное место. Удаляя грязь веков, я обнаружил, что система труб тщательно продумана, так чтобы взвешенные в воздухе частицы могли распределяться и регулироваться. Свитки подтверждали, что у каждой из труб и трубочек есть своё предназначение. Некоторые из более тонких труб заканчивались стеклянными шарами, блестящими, как спелые фрукты.

Между другими были натянуты тонкие паутинообразные сети. В центре из пола поднимались толстые трубы, походившие на древесных питонов, извивающихся, с разинутыми пастями. Между ними находилась большая центральная труба, в которую стекались все остальные, как притоки в Реку Края.

В самом центре лаборатории возвышалась платформа, окружённая набором рычагов, колёс и педалей. К ней вели ступени.

Как и всё в Древней Лаборатории, это оборудование тоже имело своё предназначение, и я должен был его обнаружить.

Он обратился к дочери:

— О, Марис, это было так интересно! Время летело так быстро, что я едва различал день и ночь. Бесчисленные часы я проводил в Большой Библиотеке, выясняя функции той или иной системы труб, потом мчался в лабораторию для проверки, чтобы тут же обнаружить, что я что-то упустил, и снова спешить к свиткам. Я был полностью погружён во всё это, Марис. Не было времени на другие академические функции. Слишком возбуждённый для еды или питья, я даже сон считал помехой и старался без него обходиться.

Марис кивнула, но промолчала. Вот почему он был таким рассеянным. Она думала, что он больной, может быть, ещё хуже, сумасшедший. Она так волновалась! Улыбаясь, она наклонилась вперёд и ободряюще пожала его руку.

— Первое моё достижение пришло месяца через два, — продолжал он возбуждённо. — Точно следуя инструкциям старого пергамента, я снял крышки с трёх труб, выходящих из пола, и присоединил к ним три свободно свисавших трубы. Затем я сжал дрожащими пальцами рычаги у основания трёх нижних труб и повернул их вверх, один за другим. Когда третий рычаг дошёл до упора, из труб послышался рокот. Я нервно отскочил назад и бросился к платформе. Трубы вокруг меня начали свистеть, хлопать, шипеть и скрежетать от проходящего по ним воздуха. В застоявшихся трубах раздавались случайные звуки, но потом они исчезли, и система работала слаженно, прокачивая наружный воздух сквозь лабораторную сеть. Так я оживил Древнюю Лабораторию. Пришло время для экспериментов.

Первое, чем я занялся, было получение небесных кристаллов, которые тебе так понравились, Марис. Красные, жёлтые, зелёные, фиолетовые. Потом я обратил внимание на другую часть лаборатории и занялся изготовлением мазей настроения. Оказывается, их извлекали из погоды и скапливали в стеклянных сферах. Старые академики использовали их, хотя и осторожно, в своих лекарствах. Немножко «жадности», например, улучшает аппетит, тогда как налёт «гнева» считается общеукрепляющим. — Он застенчиво поднял брови. — Я, например, употреблял «радость». Она поддерживала меня в трудные времена. — Он посмотрел на Марис. — Были и трудные времена, когда я хотел всё бросить и никогда больше не посещать ни Большую Библиотеку, ни Древнюю Лабораторию. И всё же… — Он замолчал.

— Что, отец?

Линиус нахмурился:

— Была одна панель в Кабинете Чёрного Дерева, которая привлекала моё внимание с самого начала. Она изображала Первого Учёного, стоявшего на платформе в Древней Лаборатории. Но что он делает, понять невозможно, так как эта панель, в отличие от остальных, грубо повреждена. Кусок чёрного дерева вырублен именно там, где руки учёного лежат на рычагах. Но почему? Что он делает? И что парит над его фигурой?

Конечно, и я стоял на том же самом месте, манипулируя клапанами во всевозможных сочетаниях. Но как ни пытался, Я не мог сконцентрировать полную мощь лаборатории, открывая весь набор труб и входных клапанов сразу и в нужном порядке. Поэтому та суть, которую они смогли создать, была мне недоступна.

Я не сдавался. Недели уходили на новые исследования. Час за часом я стоял на платформе, экспериментируя, пока глаза не начинали слезиться, а пальцы болеть от манипуляций с клапанами. Совершенно опустошённый, я уже собирался все бросить, как вдруг услышал желанные нотки в шипении воздуха, проходящего по трубам. Едва отваживаясь надеяться, я повернул рычаг, за который держался. Шипение перешло в рокот. По трубам начали носиться искры. И тут…

Большой шар частиц появился в воздухе над моей головой, удерживаемый струёй воздуха из центральной трубы. Он пульсировал и искрился. Я создал шаровую молнию! Как тот Первый Учёный до меня, я смог укротить электрический заряд неба!

— Ключ к созданию жизни, — пробормотал Бунгус.

Линиус повернулся к нему:

— Верно! Создание новой жизни! А с глистерами, которые жили в каменных сотах, у меня было достаточно семян этой новой жизни. Даже в самых безумных мечтах я не смел помыслить о таком. Я с головой погрузился в работу.

Марис гордо посмотрела на отца. Какой он гениальный! Она обернулась к Бунгусу, ожидая, что выражение его лица подтвердит её собственные чувства. Но старый библиотекарь не улыбался. Его губы были сжаты, брови хмурились.

— Ты что, не соображал, что делаешь? — сурово спросил он. — Создание жизни — священный акт. Вмешиваться в это — кощунство, святотатство. Ты должен был это прекратить.

У Линиуса вытянулось лицо.

— Увы, — сказал он. — Теперь я это знаю. Но всю свою жизнь я гонялся за тайнами. Когда такая тайна ждёт, чтобы я её исследовал, как я могу удержаться?