168. Консуэло – Антуану

(Почтовая открытка[334])

(Озеро Джордж, 7 июля 1944[335])

Тоннио,

Видите, какое у меня озеро этим летом? У меня есть маленькая серая лодка, но я не решаюсь плавать на ней одна, как в Агее. Только что получила твою первую телеграмму[336] на г-на Левита. Спасибо, что телеграфировал Хичкоку. Он пока еще ничего мне не сообщил, но с вашей телеграммой все пойдет на лад. Посылаю открытку наудачу. Если получите ее, улыбнитесь крестику, это я сейчас там.

Ваша

КОНСУЭЛО

Почтовая открытка Консуэло – Антуану, Озеро Джордж, 7 июля 1944

169. Консуэло – Антуану[337]

(Озеро Джордж, 10 июля 1944)

Мой Папусь,

Мое дерево, освещенное солнцем, в котором живут золотые пчелы и втайне из твоих мыслей делают мед чистоты. Истину.

Мой дорогой, вы, король всех благ и меня, маленькую пчелку-работницу, которая много трудится, на время отдыха делаете королевой.

Любовь моя, я люблю разговаривать с вами, писать вам на этих листочках, которые прилетят тебе в руки, как бумажные самолетики, которые ты вырезал большими ножницами и бросал мне в окно.

Мой муж, я больше не получаю от вас длинных писем. Короткая страничка пришла мне в конце июня сюда, на озеро Джордж. Я дала телеграмму в тот же день. Это был твой день рождения. Мой Тоннио!

Мой супруг, вы мне очень нужны. Мне необходимо доверчиво засыпать, чувствуя защиту ваших рук. Мне необходимо днем и ночью питаться молоком вашей нежности. Я стосковалась по твоей любви. Я ссыхаюсь от нескончаемого отсутствия или из-за подлинности моей любви, молитв и верности. Вы стали моим благоразумием.

Тоннио, я устала все время молиться. Я сгорбилась. У меня болят коленки. Я состарилась от ожидания. Мне трудно подниматься на ноги. Я хочу распрямиться и счастливой, блаженной, прекрасной, благодаря твоей любви, проходить через времена года по мирной земле рука об руку с тобой.

Ваша

КОНСУЭЛО

Пиши мне, мой дорогой, пусть короткие письма. Пиши по V-mail тоже. Я готовлюсь к цветению, чтобы вас встретить. Да храни вас Господь, любовь моя!

170. Консуэло – Антуану[338]

(Озеро Джордж, 14 июля 1944)

Милый мой Тоннио,

Мое озеро очень красивое, но не очень доброе. Я упала на правую руку и сломала себе палец, сломала всерьез. Но через две недели он поправится, восстановится[339].

Странно писать вам левой рукой. Это первое письмо в моей жизни, которое я пишу левой рукой. А вы себе ничего не ломайте, моя любовь!

ВАША КОНСУЭЛОЧКА

171. Антуан – Консуэло

(Алжир, 26 июля 1944)

Консуэлочка, дорогая,

Леман[340] уезжает в Нью-Йорк, я познакомился с ним в Алжире, где провел сутки. Таким образом, ты получишь несколько слов от меня через три дня. В самом деле несколько, я не ждал оказии.

Консуэло, дорогая, не знаю, буду ли еще в Северной Африке. Вот мой военный адрес, куда время от времени стоит посылать дубликаты писем на случай, если я не смогу прилететь за остальными. Но этот адрес ненадежный, почтовый сектор – это каша!

Почтовый сектор – 99027

Вот, дорогая. Прикладываю к этим строчкам начало письма, написанного в эскадрилье. Дорогая, у меня немало воздушных приключений, все с хорошим концом: стрельба, преследование истребителей, авария в далекой Франции, полуобморок из-за нарушения подачи кислорода… Детка, детка, видишь, сколько нужно избежать ловушек, чтобы нам с тобой увидеться!

Вот мое письмо.

(начало «старого письма», написанного тремя неделями раньше)

«Моя Консуэло, если меня убьют, смерть огорчает меня только из-за вас». Антуан – Консуэло (Альгеро (Сардиния), конец июня 1944)

Этому письму три недели, прикладываю его к короткому. За это время ты уже узнала, что я снова на войне – и всерьез…

Моя Консуэлочка, любовь моя,

Произошло нечто новое, ты не могла понять, что когда я написал в телеграмме «воюю очень далеко…». Я снова вожу «Лайтинги», занимаюсь аэрофотосъемкой очень далеко во Франции. Наконец, пожелали забыть мой возраст, и я единственный летчик в мире, который воюет в 43 года (скоро 44!) (К тому же на самолете, который делает больше восьмисот километров в час, и на этом усовершенствованном самолете – возрастной лимит тридцать лет!)

Думаю, многие будут рады, если меня убьют. Но понимаешь, моя Консуэло, я покажу, что можно любить свою страну и всерьез заниматься военным ремеслом, но не участвовать в гражданской войне между французами, не обвинять в предательстве тех, кто трудным путем пытается спасти какую-то частичку родины и не имеют вкуса к политическим распрям и к ненависти. Моя Консуэло, если меня убьют, смерть огорчает меня только из-за вас. Как в Ливии. Для меня она безразлична. Я имел право отдыхать, потому все теперешнее мне не по возрасту. Но я не смог выносить этот отдых в отстойном Алжире, не смог добиться разрешения слетать в Нью-Йорк вас поцеловать, не смог успокоить свою совесть громкими фразами в газетах – если я не делаю самого трудного, значит, я вообще ничего не делаю, вот как это обстоит для меня – и поэтому я, может быть, отдохну в ваших объятиях под нашими деревьями в мире вашей поэзии, когда вернусь с высоты одиннадцати тысяч метров, или, может быть, в вечном сне, но отмытый от их грязных оскорблений.

«Я вас обнимаю изо всех сил, Консуэло». Антуан – Консуэло (Альгеро (Сардиния), конец июня 1944)

Консуэло, дорогая, милая Консуэло, молитесь за вашего Папуся, который воюет, несмотря на свою длинную седую бороду и телесные немощи. Молитесь не о спасении, а о том, чтобы он обрел покой и не тревожился больше днем и ночью о своей таволге, которая, как ему кажется, в большей опасности, чем он сам. Капелька моя, как же я вас люблю.

Не могу вам сказать, где я. Воюем из Италии, Корсики, Сардинии. Это знают все, так что и я могу сказать. Но точнее сказать не могу. Могу описать вам свое жилище (какое-то время это была палатка). Думаю, даже если я опишу его во всех подробностях и оно будет узнаваемым, врагу, если он прочитает мое письмо, это не слишком поможет…

Ну, так вот:

Ой, Консуэло, извини! У меня в комнате беспорядок. У меня красивый картонный стол с плиткой для чая*, чернильница*

(я поставил звездочки у чая и чернильницы, чтобы кое-что себе напомнить) бумаги* в беспорядке, несколько книг на полке, а несколько других почему-то убежали под раскладушку, и еще две пары туфель. Еще у меня есть одинокий башмак, он гуляет почему-то на чемодане, и еще у меня есть отсутствие другого башмака. Есть рабочая ручка и две потерянных. Когда теряю рабочую, совершаю неимоверное усилие и нахожу одну из потерянных. (Когда-нибудь я точно так же найду башмак, он гораздо больше ручки, но не стану же я переворачивать дом вверх дном из-за башмака.)

У меня есть одеколон, электрическая лампа*, лекарство от желчного пузыря, шесть кусков мыла, два полотенца, три электрических бритвы, одна из них сломана и служит поставщиком деталей для двух других. Все это немного перемешано. Трудно указать точное местонахождение. Четыре пары носков и два полотняных костюма.