– Новая, прекрасная жизнь… Что означает смерть длятого, кому суждено дожить до конца света? Да и что такое «конец света», как непустая фраза, потому что никто толком не знает, что представляет собой этотсвет. Я пожил в двух столетиях. Видел, как новое поколение создает новыепрекрасные иллюзии, а следующее их безжалостно развенчивает. Я сам давноперестал строить воздушные замки и жил сегодняшним днем; вечно юный и вечнодревний, я представлялся самому себе чем-то вроде часов, тикающих в пустоте:лицо-циферблат выкрашено в белый цвет, глаза глядят в никуда; вырезанные изслоновой кости руки-стрелки показывают время ни для кого… в лучах первородногосвета, который существовал еще до начала мира, до того, как Господь отделилсвет от тьмы. Тик-так, тикают самые точные часы, в пустой комнате размером совселенную.

Я шел по улицам один, мои ладони хранили запах волос Клодии,запах ее платья; вечерняя темнота расступалась перед моими глазами на многошагов вперед. Вдруг я понял, что стою перед собором. Что такое смерть, еслитебе суждено дожить до конца света? Я подумал о смерти брата, вспомнил егочетки, запах ладана и воска; вспомнил, как его отпевали, и мне захотелось сновауслышать пение хора, стройные голоса женщин, стук четок. Все это было как будтовчера, так ясно и осязаемо… Я шагнул вперед, навстречу темной громаде собора.

Двери были не заперты, в щель пробивался слабый, мерцающийсвет. Была суббота, люди пришли исповедаться перед воскресной мессой ипричастием. Я заглянул внутрь. Тускло горели свечи. Вдали из теней выплывалалтарь, осыпанный белыми цветами. Раньше на месте этого собора была маленькаяцерковь, именно в ней отпевали брата. Я вдруг понял, что с тех пор ни разу небывал в храме, не поднимался по каменным ступеням… Толкнул дверь и вошел.

Страха не было. Наоборот, я ждал с надеждой, что стенысодрогнутся, что пол уйдет у меня из-под ног. Я вступил под темные своды иувидел далеко впереди, на алтаре, слабый блеск дароносицы. И вспомнил, чтооднажды чуть было не зашел сюда во время службы; окна тогда ярко светились ипение плыло над Джексон-сквер. Но в тот раз я не решился войти: подумал, авдруг в храме меня подстерегает опасность, о которой не успел рассказатьЛестат, вдруг провалюсь сквозь землю, или меня поразит удар молнии. Меня итогда тянуло войти, но я заставил себя даже не думать об этом и пошел прочь отискушения, от распахнутых дверей и хора, слившего сотни голосов воедино. Я нестогда Клодии подарок, куклу в подвенечном уборе: взял ее из темной витринымагазина; она была в большой красивой коробке, перевязанной лентами. Кукла дляКлодии. Я вспомнил, как прижимал ее к груди, и, шагая прочь, слышал за спинойтяжелое дыхание органа, и глаза у меня болели от слепящего света тысячи свечей.

Я вспомнил тот день, и как я тогда боялся даже взглянуть наалтарь, услышать звуки Pange Lingua.[2] И снова подумал о брате.Вдруг я увидел гроб, он плыл по проходу, следом шли скорбящие. Теперь я ничегоне боялся, но хотел, чтобы мне стало страшно, чтобы что-то случилось… Ямедленно пробирался вперед вдоль темных каменных стен. Было сыро и холодно,хотя на улице стояла жара. И опять вспомнил про куклу. Где она сейчас? Клодиягодами с ней играла. Я вдруг понял, что судорожно шарю в воздухе руками впоисках этой куклы и не могу, не могу ее найти, как в кошмарном сне, когдадвери не открываются, не задвигается ящик комода, а ты снова и сновабессмысленно бьешься головой о стену и не можешь понять, почему ничего неполучается, почему шаль, наброшенная на спинку стула, рождает в тебесмертельный ужас.

Я очнулся. Длинная очередь прихожан выстроилась висповедальню. Вот из кабинки вышла женщина. Мужчина, первый в очереди,отчего-то замешкался. Я заметил его краем глаза, даже сейчас глаза вампира неподвели меня. Обратившись к нему лицом, чтобы получше рассмотреть, встретился сего пристальным взглядом и поспешно повернулся спиной. Я услышал, как закрыласьза ним дверь исповедальни, прошел вперед по проходу, устало опустился на пустуюскамью и едва удержался, чтобы по старой привычке не преклонить колени. Меня,как простого смертного, терзали сомнения. Я закрыл глаза и попытался ни о чемне думать. Просто смотри и слушай, повторял я себе. Полумрак собора полнилсязвуками: шепот молящихся, тихий стук четок, вздохи женщины, преклонившей колениперед распятием. Запах крыс поднимался из-под деревянных скамеек. Одна шуршалагде-то подле резного деревянного алтаря, у статуи Девы Марии. На алтаре золотомблестели подсвечники; стебель хризантемы сломался под тяжестью огромногоцветка, капли воды сияли на белых, спутанных лепестках. Горький запах хризантемплыл над алтарем, над статуями Мадонны, Христа и святых. Я смотрел на статуи ине мог отвести глаз: эти безжизненные лица, слепые взгляды, пустые руки,неподвижные складки одежды… Вдруг меня свела страшная судорога, я качнулсявперед, схватился за спинку скамейки, чтобы не упасть.

«Это же кладбище, – подумал я, – мертвые гипсовыефигуры, полые каменные ангелы». – Я поднял голову, и там, над алтарем,передо мной возникло видение, необычайно ясное и живое. Я увидел себя: вот яподнимаюсь по ступеням алтаря, открываю дароносицу, мои руки, руки чудовища,берут ковчежец со Святыми Дарами и бросают белые облатки на ковер;я попираю их ногами, топчу, и Тело Христово превращается в прах. Я встал,но видение не исчезло, и я уже знал, в чем его смысл.

В этом храме не было Бога, только статуи, эти каменныеистуканы; сверхъестественные же силы воплощались только во мне. Я здесь один,высшее, бессмертное существо, и спокойно стою под этой крышей. Одиночество,граничащее с безумием. Собор рассыпался на глазах, как карточный домик, статуисвятых качались и падали. Крысы жадно грызли Тело Христово, бегали по скамьям.Огромная крыса с чудовищным хвостом вцепилась в полусгнивший парчовый покровалтаря, подсвечники падали на осклизлые камни пола. Я стоял и смотрел.Невредимый. Бессмертный. Я коснулся гипсовой руки Девы Марии, и она рассыпаласьв пыль у меня в ладони.

Я стоял посреди руин города, посреди огромной пустыни, дажерека застыла, и вмерзли в лед обломки кораблей… И увидел: прямо ко мне междуэтих развалин медленно движется похоронная процессия; страшные, бледные мужчиныи женщины, их черные одежды развеваются, глаза горят адским пламенем. Впередина катафалке катился гроб. По мраморным глыбам разрушенного собора сноваликрысы. Процессия приближалась, и я узнал Клодию; ее глаза смотрели из-подгустой черной вуали, рука, затянутая в перчатку, сжимала молитвенник в черномпереплете, другую руку она опустила на гроб. Я заглянул в гроб и похолодел: подстеклянной крышкой лежал скелет Лестата; сморщенная кожа вросла в кости, зиялипустые дыры глазниц, спутанные пряди светлых волос покоились на белой атласнойподушке.

Процессия остановилась. Сопровождающие беззвучно расселисьпо пыльным скамьям. Клодия вышла вперед, повернулась к ним лицом, открыламолитвенник. Откинув вуаль, она пристально посмотрела на меня, ее палецуказывал на раскрытую страницу книги.