Старый французский город давным-давно сгорел, на его местевыросли особняки в испанском стиле – они сохранились и по сей день. Мы медленношли по узким улочкам, где не разъехаться двум экипажам; за побеленными оградамии парадными воротами угадывались райские сады, роскошные, как наш собственный;казалось, их полумрак полон прекрасных тайн и обещаний; высокие банановыепальмы качались над галереями, садовые дорожки терялись в зарослях папоротникаи цветов. Наверху, на балконе, смутно вырисовывались фигуры людей, теплыйречной ветер заглушал их голоса и шелест веера в руках женщины… Стены домовзаросли глицинией и страстоцветом, мы касались их плечами, останавливались,чтобы сорвать особенно прекрасную розу или ветку жимолости. В высоких окнахотблеск свечей метался по лепнине потолка, или радужно сияли хрустальныесветильники; вот стройная женщина в вечернем туалете облокотилась на перильцабалкона; драгоценные камни сверкали у нее на шее, терпкий запах ее духовсмешивался с благоуханием ночи.

У нас были любимые улицы, сады, уголки, но нас неудержимопотянуло на окраину старого города, туда, где начинались бескрайние болота.Мимо нас по Байюроад проезжали экипаж за экипажем – семьи плантаторов спешили воперу или в театр.

Огни города остались позади, запах садов утонул в густыхиспарениях болот. Вид высоких, раскачивающихся деревьев, обросших мхом, навеялвоспоминания об ужасной кончине Лестата. Меня мутило. Когда-то так же ясно япредставлял себе разлагающееся в гробу тело брата. Вот и теперь я видел передсобой труп Лестата, завернутый в простыню, в зловонной жиже меж корней дубов икипарисов, уже обглоданный червями и болотными тварями. Хотя – кто знает? –может, они инстинктивно чувствовали, что высохшие останки скрывают в себесмертоносный яд, и не прикоснулись к ним.

Мы повернули и быстро пошли назад, в самое сердце старогогорода.

Клодия нежно пожала мою руку – она хотела успокоить меня.Она прижимала к груди огромный букет цветов, которые собрала в городе, вдыхалаего запах. Вдруг она прошептала так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобыразобрать слова:

«Луи, ты все еще терзаешь себя, а ведь тебе известно лучшеелекарство. Пусть разум… пусть разум подчинится плоти. – Клодия выпустиламою ладонь, шагнула в сторону и на прощание шепнула еще раз: – Забудь Лестата.Пусть разум подчинится плоти…»

Мне вспомнились строчки из книги стихов, которую я держал вруках, когда она впервые произнесла эти слова:

Рот красен, желто-золотой

Ужасный взор горит:

Пугает кожа белизной,

То Жизнь по Смерти, дух ночной,

Что сердце леденит.[4]

Она улыбнулась из-за угла, и через мгновение ее желтоеплатье растворилось в темноте. Моя подруга, моя вечная подруга.

Я свернул на Рю-Дюмейн и медленно побрел мимо темных окон.Свет фонаря за моей спиной слабел, я уходил от него все дальше и дальше, и теникружевных чугунных решеток на мостовой расплывались, тускнели и наконец слилисьс темнотой. Подошел к особняку мадам Ле Клэр и прислушался. Наверху слабовзвизгивали скрипки, звенел смех. Я отошел в тень дома напротив, остановился идолго смотрел, как прогуливаются по освещенным комнатам поздние гости: мужчинас бокалом золотистого вина переходил от окна к окну, придерживая темные шторы иобращая взор к луне.

Прямо передо мной, в кирпичной стене, была распахнута дверь,и в дальнем конце двора горел свет. Я беззвучно пересек узкую улочку ипочувствовал тяжелый запах кухни. Чуть помедлив, я зашел внутрь. Кто-то быстропромелькнул по двору, стукнула задняя дверь. Я огляделся и заметил женскуюфигуру возле кухонной плиты. Это была высокая худая негритянка с тонким,выразительным лицом. Ее кожа блестела, как полированный черный мрамор. Онапомешивала варево в большой кастрюле. Я уловил сладкий запах специй, свежегомайорана и лаврового листа; но вдруг тошнотворной волной накатил смрад мяснойпохлебки, кровь и плоть разлагались и булькали, над кастрюлей поднималсяудушливый пар. Я подошел поближе. Девушка отложила длинную железную ложку,выпрямилась, уперлась руками в великолепные, точеные бедра, белый фартукподчеркивал тонкую, изящную талию. Кипящая жижа плескалась через край, и брызгишипели на раскаленных углях. Я вдохнул соблазнительный душный запах девушки,заглушающий даже странную смесь ароматов готовящейся пищи. Теперь я стоялсовсем близко, прислонившись спиной к стене дома, увитой диким виноградом.Наверху скрипки заиграли вальс и пол заскрипел – начались танцы. Девушкаподошла к двери и, грациозно изогнув длинную шею, всмотрелась в темноту двора.

«Месье! – Она заметила меня и вышла в круг света,падавшего из окна верхнего этажа. Я разглядел большую округлую грудь, тонкиешелковистые руки и холодную красоту лица. – Вы пришли на вечеринку, месье?Тогда вам надо пройти наверх…»

«Нет, моя прелесть, я пришел не на вечеринку. – Явыступил из тени. – Я пришел за тобой».

– На следующий вечер, когда я проснулся, все уже былоготово к отъезду: наши вещи и ящик с гробом отправлены на пароход, слугираспущены по домам, мебель накрыта белыми чехлами. Билеты, банковские чеки идокументы лежали в плоском черном бумажнике.

«Значит, мы и вправду уезжаем», – подумал я.

Я предпочел бы сегодня не убивать, но это было невозможно –нам предстояло путешествие, и я постарался насытиться, правда небрежно инаспех. Так же поступила и Клодия. Скоро нам нужно было выходить. Я сидел домаодин и ждал ее. Почему-то она задерживалась, и я, по обыкновению, волновался.Боялся за нее, хотя не раз убеждался в том, что она может околдовать когоугодно. Часто, оказываясь слишком далеко от дома, она упрашивала прохожихпомочь ей. Те с радостью соглашались и приносили ее прямо к нашему порогу,передавали в руки отца, и я щедро благодарил их за возвращение блудной дочери.

Наконец я услышал быстрые шаги. Она бежала, и я подумал, чтоона перепутала время и решила, что опаздывает. Я посмотрел на часы: в запасецелый час. Но, взглянув на нее, я понял: что-то не так.

«Луи, двери!» – выдохнула она с порога, прижимая руку ктяжело вздымающейся груди, и пробежала мимо меня по коридору. Я последовал заней, запер двери на галерею, повинуясь ее отчаянным жестам.

«Что случилось? – спрашивал я. – Что с тобой?»

Но она захлопнула распахнутые окна, закрыла дверь наузенький балкончик, подняла колпак светильника и быстро задула огонь. Теперьтолько уличные фонари слабо освещали комнату. Она отдышалась, держась засердце, потом взяла меня за руку и потянула к окну.