главе стола. По правую руку от него – Рори Сазерленд, которого считают самым умным человеком в рекламе, по крайней мере в Лондоне. Рядом с Рори – я. Напротив меня – телеведущий Эван Дэвис. Были еще три профессора и суперголовастый редактор Талеба. По такому случаю я надел свой любимый вельветовый пиджак с мягким воротником, без лацканов.

Талеб был в твидовом пиджаке и майке с круглым вырезом. Иногда он шутил, что выглядит как мясник или охранник – в общем, крутой парень. Ну да, что-то есть.

Он рассказывал нам о концепции антихрупкости – залоге его успеха. Хрупкость не любит падения, встряски и перемены. По сути, она ненавидит все, включая время. Подумайте о хрупком винном бокале. Все, чего он хочет, – это чтобы его оставили в покое.

А теперь подумайте об антиподе этого винного бокала. Что является антиподом хрупкости? Большинство людей отвечают «прочность», но прочность не является антиподом хрупкости.

– Если вы отправляете бандероль и пишете на ней «хрупкий товар», – объясняет Талеб, – то тем самым говорите: не повредите его, не роняйте его, обращайтесь с ним предельно аккуратно. Но что бы вы говорили, если бы написали на бандероли «антихрупкий товар»? Вы говорили бы: роняйте его, пинайте, подбрасывайте и не бойтесь повредить.

Иными словами, антихрупким является то, что извлекает выгоду из хаоса, что любит падения, встряски и перемены. К примеру, человеческое тело любит физические упражнения: они развивают мускулатуру и укрепляют здоровье. Это же касается человечества в целом: мы развиваемся, потому что испытания делают нас сильнее. Эволюция по сути является антихрупкой.

Проблема в том, что мы не любим развиваться, потому что не любим падать. Мы зациклены на безопасности. Мы хотим сделать жизнь гладкой и однообразной. Мы хотим создать для себя Медиокристан. Но это не более чем фантазия: этого не произойдет и не может произойти. Наше стремление к безопасности и стабильности лишь делает нас еще более хрупкими.

Атмосфера за обеденным столом несколько разрядилась. Талеб завел речь о британском философе-лингвисте Дж. Л. Остине. За свою жизнь я провел десятки часов, размышляя об Остине. Он выдвинул идею, что, говоря о чем-то, мы иногда не просто говорим, но и действуем соответствующим образом. Лучшим примером из моего личного опыта может служить момент, когда я объявил человека виновным. Этот момент произошел во время суда над бывшим боксером, который обвинялся в совершении определенных актов насилия. В зале собрались его родные и друзья, и после короткого разговора между мной и пожилым мужчиной в парике жизнь бывшего боксера перевернулась с ног на голову. Это и доказывал Остин. Слова суть действия. Видели бы вы, как этот парень, этот верзила посмотрел на меня. Он тоже привык действовать, но своими кулаками. Теперь я нанес ему встречный удар. Апперкот из шести букв, начинается на «н», заканчивается на «т». Нокаут! Парень вскрикнул, и все присутствующие в зале тоже.

Талеб стал рассказывать о лекции, которую читал Остин в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, в 1950-е годы. В то время Остин был чуть ли не самым образованным человеком в мире с чуть ли не самой грамотной речью. И он стоял перед целой аудиторией американцев, высказывая им свое мнение об их разговорном языке. Среди слушателей был философ по имени Сидней Моргенбессер, он сидел в последнем ряду.

Пока Талеб говорил, в моей голове что-то вспыхнуло. Ха. Я знал эту историю. Моргенбессер был не только философом, но и блестящим мастером слова. Во время лекции Остин сделал смелое заявление. Он сказал, что в английском языке двойное отрицание дает утверждение, но ни в одном языке не существует феномена, когда двойное утверждение давало бы отрицание.

И тут Моргенбессер, со своим бронкским акцентом, громко выкрикнул два слова. Эти два слова сделали его знаменитым, они уйдут с ним в могилу и станут ключевыми в его некрологе.

Талеб уже собирался произнести эти два слова. Лампочка в моей голове продолжала мигать.

Честно говоря, я не знаю, что произошло дальше. Очевидно, одно из двух: я либо сказал эти два слова, испортив историю Талеба и осрамившись перед профессорами, блестящим редактором, телеведущим и самым умным человеком в рекламе, либо не сказал их. Если я не сказал эти два слова, значит, мне удалось сдержать свой порыв. Если же я все-таки сказал их, значит, все мои попытки удержать язык за зубами провалились.

Так я сказал эти слова или просто подумал, что сказал?

Мог ли мой разум, против воли, заставить язык и голосовые связки выпалить эти два слова?

Причем буквально за несколько секунд до этого я вспоминал о том, как нокаутировал бывшего боксера – буф! – одним-единственным словом.

«Рингом» был Королевский суд Вестминстера. Убийственно тяжелая атмосфера. Как старшине присяжных, судья задал мне вопрос: пришло ли жюри присяжных к единогласному вердикту по любому из пунктов обвинения?

Боксера, который на несколько ужасных мгновений утратил над собой контроль в ресторане, судили по двум пунктам. Первый грозил ему возможным лишением свободы, второй – длительным лишением свободы. Мы решили, что боксер виновен по менее строгому пункту, по более строгому еще совещались.

Моя первая проблема заключалась в том, что я не ожидал вопроса о вердикте по любому из пунктов. Я ожидал, что меня спросят, определились ли мы с вердиктом по обоим пунктам, и собирался ответить, что нет, не определились, после чего нас отправят на перерыв, выпить кофе, взвесить все «за» и «против» и выбрать из двух зол меньшее.

– Да, – сказал я.

– Вы пришли к единогласному решению по первому пункту обвинения?

Моя вторая, более крупная проблема заключалась в том, что я не был уверен, какое из правонарушений относилось к первому пункту обвинения, а какое – ко второму. Пункты обвинения нумеровались в порядке возрастания серьезности правонарушения или наоборот?

Судья. Бывший боксер. Родные и друзья бывшего боксера. Вот что находилось в поле моего зрения, пока я напрягал мозги. Чем больше я напрягал их, тем больше уверялся в своей неуверенности.

– Да, – ответил я.

Правильный ответ на вопрос судьи был «я не знаю». Это то, что мне следовало сказать, но на меня что-то нашло, что-то дернуло меня за язык сказать «да». Обратного пути уже не было.

– Каким будет ваш вердикт в отношении подсудимого?

– Виновен, – мысленно подбросив монетку, выдал я.

По теории Остина, я не только что-то сказал, но и сделал. Зал взвыл.

Тогда я еще не знал, что сделал правильный выбор.

Теперь же, в «Красной комнате», все покатились со смеху. Я сидел, красный как рак, устремив взгляд в тарелку и не решаясь перевести его на Талеба. Мне было жарко, в голове гудело,