на бетонном полу подземной парковки, я выудил латунный карманный компас известной лондонской фирмы Stanley (см. ил. 24, вкладка). Прибор был создан для ориентации не только в пространстве, но и во времени: крышка, под которой скрывался компас, выполняла функцию солнечных часов. Хозяйка компаса хотела за него 30 евро (как выяснилось позже, цена компаса была вполне адекватна). Мы решили подумать, стоит ли делать эту покупку. Но так и не подумали, замотались среди прилавков, стоек и подстилок со старьем и вспомнили о компасе, сидя в кафе над подземной парковкой и уплетая горячие брецели с кофе. Не сговариваясь, мы ринулись вниз, на опустевший паркинг.

До следующей барахолки оставалось две недели, превратившиеся для нас обоих в томительную бесконечность. Но мы помалкивали, еще не очень догадываясь, что в равной мере становимся фанатами блошиного рынка. Шансы, что та же торговка появится вновь и прихватит на рынок компас, были минимальны. Через две недели мы влетели в подземный гараж и ринулись туда, где в прошлый раз видели продавщицу компаса. Она оказалась на месте, компас мирно покоился среди всякой всячины.

– Сколько? – с ходу выпалила по-немецки Наташа, никогда ранее не говорившая на этом языке.

– Тридцать, – ответила женщина.

– Двадцать пять! – возразила Наташа, и я понял, что втайне от меня она готовилась к этому диалогу. Сошлись на 28 евро.

Компас стал подарком мне на день рождения и украшает мой кабинетный стол. Нам продали его не с фирменным футляром, а с самодельным. Значит, компас для кого-то был так дорог, что для него не поленились специально сшить неказистый, но прочный кожаный футляр. Предмет намекал на историю, которую тщательно скрывал. Тогда-то мне впервые и пришла в голову мысль написать выдуманные истории невыдуманных вещей. Это был первый подход к замыслу книги, которую держит в руках читатель.

Новый «лоцман»: Ники

Как мы уже писали, в какой-то момент у меня созрел план написать книгу о блошином рынке при участии Манни в качестве эксперта в области торговли антиквариатом. Эта идея была им с энтузиазмом поддержана. Но смерть разрушила эту затею. Однако в считаные дни после печального известия у меня неожиданно появились новые «лоцманы» по блошиному рынку. Одним из них стала Ники.

С Ники я познакомился в один день с Манни. Она тоже была постоянным продавцом на нашем любимом мюнхенском блошином рынке, но, в отличие от коллеги, арендовала бокс в одном из помещений на территории рынка. В течение нескольких лет мы время от времени покупали у нее какую-нибудь мелочь со щедрыми скидками. Но дальше этого наше общение не продвигалось. Ни мы, ни она в этом и не нуждались. Строгая женщина под шестьдесят со стрижеными седыми волосами, худощавым лицом без косметики, внимательными серыми глазами за линзами очков и хриплым голосом давней курильщицы держала вежливую дистанцию и соблюдала эмоциональный нейтралитет.

Она же сообщила мне о кончине Манни. За несколько месяцев до этого ее отношение ко мне несколько потеплело, в нем появился элемент сдержанного любопытства. Было очевидно, что это результаты рассказов Манни обо мне и о будущем проекте. Прежний холодок в наших отношениях растопила моя открытая безутешная реакция на его смерть. Мы перешли на «ты». Сначала она делилась со мной запутанными сведениями о странных обстоятельствах смерти Манни и горечью по поводу сокрытия душеприказчиками места и времени его похорон. А через некоторое время она начала мне рассказывать и о Манни, и о своей жизни.

Ники родилась и выросла в Югославии. Юная боснийка еще до совершеннолетия решила уехать в Западную Германию и начала тайком от родителей посещать курсы немецкого языка в соседнем городке. При первой же возможности по достижении совершеннолетия она уехала в ФРГ, где по контракту успешно работала в одной из ресторанных сетей. После первого, неудачного брака она вышла замуж за солидного мужчину, который успешно занимался торговлей стариной. Он был старше ее на 15 лет и обладал недюжинными познаниями в разных областях антиквариата. Так она оказалась завсегдатаем антикварных бирж и блошиных рынков. С мужем они колесили по всей Германии и Австрии, держали антикварный магазин в Мюнхене и постоянные места на нескольких блошиных рынках в Мюнхене, его окрестностях и в Аугсбурге.

В 1990-х годах рынок старины в Германии процветал. Падение «железного занавеса», открытие европейских границ, наполнение барахолок дорогими и престижными старинными вещами, мода на посещение блошиных рынков и куплю-продажу на них, а также постепенное ослабление опасений, что выставленный на продажу предмет из дедушкиного наследства может оказаться немецким «трофеем» времен нацизма, содействовали этому.

В те годы они с мужем торговали первоклассным антиквариатом, а не тем, по ее словам, «хламом», который она сбывает теперь. У мужа она многому научилась. А природный дар видеть людей насквозь, натренированный за годы работы в ресторанном бизнесе, помог ей ориентироваться в толчее блошиного рынка. Ники может безошибочно определить, купит ли что-то вот этот клиент или нет, можно ли ему разрешить занести деньги в другой раз (именно это она предложила нам во время первой встречи), чист ли на руку вертящийся у прилавка тип.

* * *

В те же годы началось знакомство Ники с Манни, для которого ее муж стал наставником в антикварном деле и хитросплетениях жизни на блошином рынке. 1990–2000-е стали для Ники временем захватывающе увлекательной и материально благополучной жизни. Все это осталось в прошлом, после того как у мужа обнаружили неизлечимое заболевание. Ники мужественно взвалила на свои плечи груз новых проблем и в течение дюжины лет преданно и самоотверженно выхаживала мужа. Наряду с домашними заботами она продолжила его дела на рынке предметов из вторых рук.

В таких ситуациях становится как никогда ясно, на кого из окружающих можно положиться, а на кого нет. Некоторые из бывших коллег и друзей мужа, узнав о его болезни, приходили к Ники с предложением скупить их склады антиквариата за бесценок, аргументируя тем, что муж все равно больше не вернется к делам. Ники с возмущением отвергала их предложения и никогда не рассказывала о них мужу.

Манни же из бывшего ученика и успешного коллеги, напротив, превратился в одного из немногих надежных друзей. Он готов был помочь в любую минуту. Он, по старой памяти магазинного служащего, помогал покупать и настраивать домашнюю технику. Он вел домашнюю бухгалтерию семьи друга и ездил с Ники за продуктами. Манни регулярно бывал в гостях у Ники и ее мужа. Пока позволяло здоровье «учителя», Манни вместе с Ники возил его на дальние вылазки на природу, а в последние два года вывозил в ближайшее кафе и на прогулку.

Ники тяжело переживала смерть Манни. По ее словам, она чувствовала себя с ним на одной волне, поскольку тот привычками и жизненными ориентирами был очень похож на ее супруга. Она корила себя за то, что в последнее время была поглощена домашними хлопотами и невнимательно слушала Манни, не поддерживала его советами, не понимала, как он страдал от нараставшего одиночества. Теперь ее ближайшие друзья и коллеги ворчали на нее за то, что она никак не могла «отпустить» историю со смертью Манни, мучилась подозрениями и просыпалась от тяжелых снов, которыми потом делилась со мной.

Опасаясь за состояние здоровья супруга, она долго умалчивала о печальном событии в домашних разговорах, во время которых муж регулярно интересовался у жены жизнью на блошином рынке и делами бывшего подопечного, коллеги и друга. Когда за несколько месяцев до смерти мужа Ники я пришел в их дом и познакомился с ним, он уже знал, что Манни нет в живых. Он не мог ходить и невнятно говорил. Но когда я сказал ему, что мне очень не хватает Манни, он заметно улыбнулся и ясно произнес:

– Мне тоже.

* * *

Ники не только рассказывала мне об организации блошиного рынка, не только предостерегала по поводу царящих среди торговцев нравов, о конкуренции, нечистоплотности, обмане. Она собственным примером отчасти опровергла нарисованную ею мрачную картину, взявшись помогать мне в сборе материала для книги. Она позволила мне помогать ей в организации прилавка в начале рабочего дня и даже попробовать себя в качестве помощника торговца. (Должен признаться: восприятие рынка и его публики из-за прилавка сильно отличается от ощущений, которые испытываешь, плывя в потоке посетителей. Толпа кажется пестрее, чувство опасности обостряется, груз ответственности