Иное дело – Центрум. Молодой мир, где законность еще не устоялась, где прав тот, у кого ружье и кто первым выстрелит. Возможно, в городах еще можно надеяться на защиту закона – арестовали же, в конце концов, стражи порядка в Харитме их с Димой! Наверняка арестуют и того, кто откроет стрельбу на вокзале, если, конечно, окажутся рядом раньше, чем стрелок унесет ноги с места преступления. Скорее всего достаточно безопасно и на железной дороге, но там у пассажиров попросту отбирают оружие на входе, а на кулачках в вагонах с железными стенами и дюжими пулеметчиками вдоль бортов не больно-то побузишь.

Переход из сравнительно безопасного мира, где убийства и смерти есть, но рассматриваются все же как отклонение, как ЧП, в мир, где убийства – обыденность, неизбежно должен вызывать психологический шок, и хорошо еще, если только шок, а не надлом.

Костя помнил собственный ужас, когда в них с Виорелом стреляли в «Зеленом причале». Так что насчет шока все было в порядке. Беспокоило его то, насколько быстро он смирился с обыденностью смертей. Ближайшей ночью Дима расправился с пятерыми злодеями из шести. Да и шестого еще неизвестно какая судьба в итоге ждет – может утонуть вместе с катером или умереть от жажды и истощения. Чуть раньше погибли капитан и по меньшей мере один из клондальских атлетов из посольства – люди, между прочим, местные и прекрасно осведомленные о здешних реалиях. В отношении всех погибших Костя не чувствовал почти ничего – ну, было немного жалко капитана и охранника, чисто по-человечески. Бандитов не было жалко вовсе. Нутром Костя чувствовал, что это неправильно. Хороший человек должен всеми силами препятствовать убиению ближних. Однако Костя сознавал: когда припрет, он сам убиению каких-нибудь очередных бандитов охотно поспособствует. Получается, он плохой человек? Да, он борется за сохранение собственной жизни, но это присуще скорее зверям, чем людям. Люди просто не должны посягать на жизни других людей. Так, по крайней мере, должно все обстоять в некоем идеальном мире. И тот факт, что даже непутевая Россия все же дошла до состояния, когда убийство – это ЧП, в первейшей степени следствие именно такой жизненной философии.

Вниз катиться куда легче, в этом вся и причина, размышлял Костя. Озвереть можно за день, за час, даже за минуту. А подняться к высотам гуманизма и человеколюбия – тут и веков мало.

Несомненно, вся эта любительская философия, внезапно занявшая мысли Кости, не являлась откровением – если уж его так проперло, чего говорить о настоящих мыслителях и философах. Однако лично для него, для Константина Степанова, русского, вологжанина, тридцати двух лет от роду, все это и есть персональное откровение, поскольку он дошел до него сам, без посторонней помощи. Личная философская доктрина ничем не примечательного человека. Если он задумывается над «почему», у него появляется первый инструмент для изменения себя, собственной сущности и собственного взгляда на мир. С подобного всегда и начинается неприятие насилия и убийств, с того, что один, второй, третий, сотый, тысячный вдруг задумается и поймет, что убивать неправильно. По большому счету, любая религия мира стремится разрешить подобные же вопросы. Только тут важно не путать религию, а еще точнее – веру с церковью, совершенно бездушной организацией по отъему жизненных благ у населения путем беззастенчивой эксплуатации людской веры в добро и справедливость.

Неизвестно, сколько бы еще Костя размышлял над подобными вопросами, но тут он заметил у самых ног спящего Димы, под банкой, на которой сидел гребец, полукруглое пятно, чуть более темное, чем все остальное в жидкой тени. Сквозь него был виден знакомый коричневый линолеум и кусочек беленой стены.

Костя встрепенулся и немедленно толкнул спящего напарника. Тот мгновенно открыл глаза.

– Дима, – свистящим шепотом сообщил Костя, – ход!

Дима глянул под банку и скомандовал:

– Вперед!

В распоряжении у них имелось секунд десять-пятнадцать, вряд ли больше. Поэтому Косте следовало падать и со всей возможной скоростью ползти в ход. Но вместо этого он спросил:

– А как они?

И указал взглядом на Вейза и не прекращающего грести Сераса.

Прежде чем Дима ответил, ход истаял.

К чести Димы, орать и негодовать он не стал. Не в его это было правилах, Костя это давно осознал.

– Запоминай любые ориентиры, – велел он.

До берега было метров, наверное, триста. Чуть левее с обрыва к морю сбегала приметная косая темно-рыжая осыпь, похожая не то на тень от пролетающей гигантской птицы, не то на пятно низкорослой, неразличимой с такого расстояния растительности.

– Пробуй открыть еще раз, – продолжал тихо командовать Дима, но Костя и без этого уже сосредоточился и попытался открыть ход.

Ход открылся.

– Гуд, – кивнул Дима. – Забираем их с собой?

– Ну а что, бросить тут? На съедение всяким башибузукам, родственникам кочегара?

– Учти, это крайне не приветствуется, – предупредил Дима.

– Можно их сразу же отправить к девятой заставе, – внезапно нашелся Костя. – Припасов как раз хватит, а там на поезд сядут – и в Харитме.

– Хм… – оценил Дима. – Вполне вариант!

И громче, обращаясь к морякам-джавальерам:

– Эй, парни! У вас какие-нибудь деньги при себе имеются?

Стюард нехорошо насторожился.

– А что? – спросил он тоном, от которого рассеялись всякие сомнения.

– Отлично. – Дима даже улыбнулся, значит, был доволен.

Он повернулся к Косте и снова понизил голос:

– Из шлюпки уходить неудобно, давай уж до берега доберемся. Ход у тебя, надо сказать… Более дурацкого не встречал, на карачках и то не вползешь.

– Ну, извини, – вздохнул Костя.

Пока Серас греб к берегу, Костя примерно раз в три-четыре минуты проверял – открывал ход снова и снова. Вроде бы это давалось без усилий, а значит, способность открывать ходы никуда не делась, просто до сих пор они путешествовали вдали от подвластных Косте локаций.

Через полчаса Серас веслом зацепил дно, хотя от полосы прибоя их отделяло расстояние в добрую половину футбольного поля. Серас впервые оглянулся, привстал, вынул весло из уключины и измерил глубину.

Чуть выше колен.

Тогда он положил снятое весло куда пришлось (второе он еще раньше умостил лопастью на кормовую банку), выпрыгнул за борт, от чего лодку опасно качнуло, прошел, хлюпая, к носу и взялся за швартов, явно намереваясь слегка поработать бурлаком.

– Ну не елки-палки? – сказал вдруг Дима тихо. – Серас, стой!

Тот встал и недоуменно обернулся.

– Ход открывается? – справился Дима секундой позже.

– Да, – подтвердил Костя свистящим шепотом.

Что-то подсказывало ему: не стоит шуметь и делать резких движений.