Учитывая утверждение Томаса, что «приказ епископа был срочным», можно предположить, что перенесение мощей состоялось, когда Тарб защищал де Новера на процессе в Лондоне[441]. Это объясняет странное отсутствие епископа на событии, столь важном для его приората. Выступление Тарба в королевском суде – самое вероятное объяснение и его рвения, и его отсутствия: аргументы, которые он выдвигал перед королем и королевскими судьями в Лондоне, подкреплялись указаниями, данными им его правой руке и будущему преемнику приору Элиасу касательно того, что необходимо сделать в Норвиче[442]. Как сеньор и церковный иерарх, епископ смог воспользоваться религиозным ритуалом в провинции, чтобы подкрепить позицию, занятую им на светском процессе в столице.

Томас пишет, что приор и епископ тщательно обсудили день и дату translatio[443]. Знаменитые перенесения мощей часто совпадали с освящением церкви или часовни, но и сами по себе могли служить поводами для роскошных празднований, например св. Августина[444] в Кентербери (1091 год), св. Эдмунда в Бери (1095 год), св. Кутберта в Дареме (1104 год), св. Этельдреды в Или (1106 год), св. Этельвольда в Винчестере (1111 год), св. Фридесвиды в Оксфорде (1180 год) и св. Томаса Бекета в Кентербери (1220 год). Впечатляющее перенесение мощей Бекета в XIII веке планировалось более полутора лет, но и столетием ранее подобные ритуалы проводились с необходимой помпезностью[445]. Мощи св. Эдмунда перенесли в новую гробницу после того, как аббат Болдуин завершил строительство новой церкви в Бери; это было сделано торжественно, под началом епископов Валкелина и Ранульфа, капеллана короля. Ранульф, на тот момент уже епископ Даремский, также начальствовал при перенесении останков св. Кутберта с кладбища в недавно построенный Даремский собор. Церемония в Дареме завершилась осмотром останков, чтобы удостовериться в их нетленности. В случае Бекета процедура translatio совершилась в присутствии короля, папского легата и почти всех английских епископов, и церковные иерархи даровали индульгенции всем собравшимся паломникам[446].

Перенесение же мощей Уильяма в здание капитула было, по видимости, организовано на скорую руку, без приглашения каких-либо важных гостей. Возможно, translatio произвели в Чистый четверг, в тот самый день, который в будущем обретет особую связь с его культом. Два дня в году – Чистый четверг и Страстная пятница —наиболее тесно связывались с обвинениями против евреев: Чистый четверг был dies salvationis, в который церковь традиционно прощала своих врагов, евреев особенно. Он также станет тем днем, когда гробницу св. Эдмунда ежегодно будут открывать для освидетельствования[447]. Во время богослужений в Страстную пятницу два диакона пели упреки (improperia) евреям, а конгрегация подхватывала респонсорий[448]. К концу XII века прихожане более не преклоняли колени, молясь об обращении евреев[449].

Представляется также, что в XII веке почитание Уильяма было связано со Страстной седмицей в целом[450]. Его мощи, возможно, использовались как средство привлечь людей в церковь на Пасху. Уильяма связывали с христоцентричными праздниками по лунному календарю, отсчитываемыми от дня Пасхи, а также и с марианскими праздниками, рассчитываемыми, как и дни других святых, по солнечному календарю[451]. Уильям, как и многие последующие предполагаемые жертвы евреев, был тесно связан с 25 марта – Благовещением, днем Воплощения, и хронологически, и риторически соединенным с растущим почитанием Девы Марии[452]. Томас пишет, что Уильям родился в день Сретения, а умер в день Благовещения. Следующее перенесение его останков состоялось в день Посещения Пресвятой Девы Марии[453], третий великий католический праздник в честь Девы Марии, с которым соединялось имя Уильяма.

Поклонение Деве Марии стало важным элементом обвинений в ритуальном убийстве, часто понимаемых как реакция христиан на традиционное противостояние евреев культу Богоматери и на их насмешки над непорочным зачатием. И все же связь норвичского нарратива с мариологией, возможно, имела более конкретные и локальные основания. Прежде всего, она возникла в контексте долговременного состязания между Норвичем и Бери; как уже отмечалось, в XII веке Бери был важным центром почитания Девы Марии. Представляется, что Норвич строил культ своего нового святого покровителя по образцу культов Бекета и Эдмунда, а также использовал элементы растущего культа Богоматери, чтобы приветствовать нового святого в Восточной Англии и добиться подлинного признания его населением. В «Житии св. Уильяма» рассказывается о видении Девы Марии, радующейся с юным Уильямом на небесах и благоволящей к юноше; это представляет собой контрапункт причитаниям матери убитого юноши и ее печали на земле, отражающим надежды и отчаяние многих средневековых матерей[454]. Культ Уильяма был во многом рассчитан на матерей-мирянок, которые искали исцеления для своих детей, и на юных мальчиков, приходивших в монастыри послушниками, певчими и школярами. Поэтому рассказ Томаса о том, как Дева Мария заботится о юном святом, оказывался одновременно утешительным и нравоучительным.