Возможно, самая удивительная черта пяти книг Томаса Монмутского о чудесах, следующих за двумя книгами о страстях Уильяма, – это то, что в них ни разу не встречается слово «еврей». Нет ни обращающихся в христианство евреев, ни богохульствующих или мудрых евреев, ни евреев, спорящих о заслугах Уильяма или признающих мощь святого, как это происходит, например, в записанных в то же время историях о чудесах св. Фридесвиды или св. Николая. На самом деле после смерти Уильяма его агиографа совершенно не интересуют ни настоящие евреи, ни их обращение в христианство. Какие бы примеры чудес ни приводились, отражая те или иные ситуации или проблемы, чудеса, приписывамые Уильяму, не включали в себя темы еврейства, иудаизма и обращения евреев в христианство[488]. Даже крещение и принятие монашества евреем Теобальдом упоминаются только мимоходом[489]. Это резко отличает текст Томаса от историй о чудесах почти всех остальных предполагаемых жертв ритуальных убийств с XIII века и далее: обретение их мощей или их заступничество почти всегда приводят к многочисленным крещениям, которые словно отражают ожидаемое обращение евреев в христианство в конце времен[490]. Поскольку традиционным августинианским объяснением присутствия евреев в христианском мире было упование на их крещение, отсутствие этого мотива у Томаса достойно упоминания.

Эта черта также отличает текст Томаса и от нового литературного жанра мираклей, сложившегося в XII веке. Средневековые пьесы на народных языках назывались «одним из наиболее антиеврейских жанров в истории английской литературы»[491]. В них «евреи воплощают укоренившееся неверие, основанное на слепом следовании сомнениям умствований», что представляло собой серьезную угрозу «парадигме спасения», центральной для новозаветных пьес[492]. В повествованиях о чудесах св. Уильяма эти вопросы никак не затрагиваются.

Чудеса св. Уильяма были традиционными, даже старомодными и в некоторых случаях прямо основывались на историях о св. Мартине Турском, написанных пятью веками ранее. Представляется, что культ удовлетворял потребности личного, местного, семейного или медицинского толка. В той же мере, если не лучше, эти потребности удовлетворялись и другими культами местных и более привычных английских святых. Нет никаких свидетельств того, что норвичские христиане в середине XII века страдали от сомнений и нуждались в культе, который примирил бы опыт и веру[493].

Монахи вели учет чудес, совершавшихся у гробницы. Изначальные разрозненные записи затем собирались и составлялись в более надежные и упорядоченные списки[494]. Члены приората могли лично наблюдать многие из таковых: например, когда жители Норвича Колоберн и Ансфрида смотрели, как их больной сын поцеловал гробницу и исцелился, Томас пишет: «Также и мы, те, кто там присутствовал, видя такое, восклицали, пронзенные состраданием»[495]. Позже, по словам Томаса, он сам был свидетелем того, как человек с другого берега Хамбера возложил большой кусок воска в форме башмаков на гробницу Уильяма в благодарность за исцеление от водянки[496]. Томас повествует и о заступничестве святого за него лично, а также сообщает: «Мы видели, как некий Симон из Хемпстеда, которого много дней терзал бес, привязал себя к гробнице св. Уильяма, и на следующий день его увели домой совершенно здоровым»[497]. И далее: «Мы также узрели и другого одержимого, исцеленного милостью Господней у гробницы св. Уильяма на неделе Пятидесятницы»[498]. В ту же самую неделю бедная женщина из Бери получила ответ на свои молитвы – «и примерно час спустя она встала на ноги, совершенно здоровая, на виду у нас всех»[499]. И как хранитель гробницы, и как хронист Томас Монмутский, должно быть, пребывал невдалеке от гробницы, потому что часто мог поспешить туда, когда там происходило исцеление. «Когда мы подбежали к ней и с великой заботой спросили ее, что случилось, мы услышали от этой Годивы и многих других, что они действительно знали эту женщину и видели ее согбенной и немой», а теперь она ходила и говорила на своем родном языке (английском)[500].

Люди также сообщали соборным властям, когда получали ответ на свои молитвы за пределами собора. Роберт Паломник «позже доложил нам, что дизентерия [у его сына] прекратилась в тот же самый день», когда ребенок выпил немного воды с частичками гробницы[501]. Моряки из Ярмута «сами позже нам рассказали, что едва они воззвали к святому мученику и принесли ему свои обеты, как буря немедленно улеглась»[502]. Ида Ранкберд поведала отцу с матерью о своем видении, «о котором отец сообщил нам на следующий день. Но еще более поразительно было то, что до того времени ни отец, ни мать, ни сама девица, как они сами сказали, даже не знали имени св. Уильяма»[503].