Меж тем медленное движение русских войск к Рейну стимулировало обе воюющие стороны — французов и австрийцев — к быстрому заключению мира. Переговоры начались в Экс-ла-Шапеле, как он назывался по-французски — иначе говоря, древней столице Карла Великого, городе Ахене. Однако по настоянию Людовика XV представителей русской императрицы туда специально не пригласили. Это настолько разгневало Елизавету Петровну, обожавшую демонстрировать свое влияние в Европе, что любые связи с Францией были разорваны вплоть до середины 1750-х годов. Охладились отношения и с союзными австрияками, которые показали истинную степень своего уважения к Петербургу. Все это подготовило последующие перемены в правящем кабинете России.

Наступление европейского мира благотворно сказалось на торговле и разных промышленных направлениях и, как следствие, на развитии искусств. Лодья и здесь постарался не быть в последних рядах!

— Да это настоящий еретик, отец благочинный! — служитель церкви в шелковой рясе и мантии архимандрита обратился к своему рясофорному спутнику.

Оба вперили возмущенные взоры в образ Богоматери, выложенный стеклянной мозаикой. Выполненный в кричаще-ярких красках, он неотступно притягивал взор, точно воронка водоворота. Наверное, даже римские священники не были так возмущены, когда выяснили, что художник Караваджо в качестве модели для Мадонны использовал проститутку.

— Да он колдун, этот ваш Лодья! — архимандрит раздраженно перекрестился. — Хочет эдаким непотребством церкви украсить! А еще говорят, что написал в книге гадательства о процессах, якобы происходящих в небесном светиле, сиречь Солнце, сияющем Божьим соизволением!

— Точно, еретик! В Священный синод его, на покаяние надо вытребовать! — поддержал его спутник, тоже перекрестясь.

То были иереи одного из столичных монастырей, пришедшие на выставку искусств, организованную директором Академии искусств гравером Якобом Штелином, приятелем Лодьи.

С тех пор как Михаил Воронцов привез из Италии образцы мозаики и Гавриил Степанович их тщательно изучил в своей лаборатории, он загорелся идеей возродить это искусство на Руси. Точнее было бы сказать — основать. Ибо мозаика древних православных соборов Киева была сложена присланными на север для прославления христианства византийскими мастерами.

Проделав значительное количество опытов, он успешно изготовил смальту — кусочки непрозрачного стекла различных цветов и оттенков. Из них он составлял мозаики, по своей простоте и экспрессии напоминающие доисторические пещерные росписи. Мозаики Лодьи изображали членов божественного семейства и прежних русских государей. Впоследствии предполагалось создание художественных мозаичных полотен. Образцом служили живописные изображения, только воспроизводились они с несравненно большей, не тускнеющей от времени яркостью.

Творение этих сияющих и, как сказали бы далекие потомки, примитивистских полотен, заняло у него много времени. По отзывам позднейших исследователей, скорых на слово, он придавал этому процессу никак не меньшее значение, чем жрецы каменного века — росписям пещерных галерей, правда, еще не обнаруженным в его времена. Можно ли утверждать такое с полным основанием? Как настаивали некоторые невежественные священнослужители, картины Лодьи имели магическое назначение, хотя с конфессиональной точки зрения их тематика была безупречна. Что-то таилось не в изображении, а действовало из самой глубины стекла, из тысяч преломляющих свет искристых многоцветных кусочков, из которых, как из корпускул, составлялось единое целое. Влияние их на разные категории людей, как свидетельствовали современники, было различно: военные чувствовали рядом с этими яркими полотнами прилив храбрости и восторг чинопочитания, люди ученые или творческие — вдохновение, простолюдины шепотом говорили, что ощущают присутствие Бога, церковных же иерархов беспокоило некое раздражительное неудобство, точно кто-то властный задвигает их на задний план.

Что думала императрица — неизвестно, но подаренный ей мозаичный божественный образ она повесила в спальне — возможно, тоже для вдохновения. И это не шутка: среди образованных россиян ходили упорные слухи, не утихшие и в следующем веке, что вовсе не случайно Лодья выбрал для возрождения именно мозаичное искусство Древней Византии. Ибо даже в период навеянного победами ислама иконоборчества VIII–IX веков императоры армянской династии не дерзали разрушать мозаичные образы, но замазывали их штукатуркой до будущих времен. Значит, и тогда видели в мозаиках не только созданные человеком образы Непознаваемого, но нечто большее, сотворенное с грандиозной целью… Ибо именно в Византии, первой пострадавшей от внезапной и страшной эпидемии чумы при великом императоре Юстиниане в VI веке, в темные века европейской истории сохранялось великое ученое чернокнижие, способное применить как чудовищную разрушительную, так и могучую охранительную магию. Оттуда это учение потом попало и к арабам, в мусульманские страны, и на запад…

По сохранившимся отрывочным сведениям, Лодья хотел снабдить мозаиками все церкви России. К счастью, ему это не удалось, ибо кто знает, как они могли повлиять на судьбы Отечества? Всякие изменения вредны, как скажут те, кто уже достиг власти и богатства.

Возможно, именно поэтому позднее, после его таинственного ухода, эти мозаики были брошены в сарае, а завод уничтожен, как святотатственный, по указанию нового президента Академии искусств и с одобрения Священного синода…

Кстати, хронология позволяет утверждать, что именно после этого и случилась чума в Москве в 1771 году.

Между тем Алексей Разумовский, на племяннице которого канцлер Бестужев женил своего сына, окончательно переметнулся в его лагерь. Одностороннее влияние Бестужева на царицу усилилось. Гавриил Степанович, видя такое, вновь напросился на аудиенцию к Петру Шувалову.

— Чего зашел, господин Лодья? — спросил хозяин, отрываясь от бумаг.

— Петр Иванович, пришел я к вам с вопросом: не обратить ли вам внимание на вашего племянника Ивана и не доверите ли мне подготовить его?

— Для чего подготовить? — спросил Шувалов, конечно, сразу догадавшийся, о чем идет речь.

— Мне кажется, что граф Алексей Иванович Разумовский императрицу ничему, кроме милосердия, научить не может по собственной необразованности. Хорошо бы, рядом с нею появился человек образованный и умный. Много добрых дел для отечества можно было бы свершить!

— Это верно. И я об том думал. Но как удержать фортуну?

— А ты, твоя светлость, посоветуй ему, чтобы для вас с братом, да и для себя не просил ничего у нее. Корыстолюбие не всегда по душе ей.

— Да что ты такое мне говоришь, что я мздоимец! Кто ты, и кто я! — вспылил было Шувалов.

— Вот именно, — отвечал Лодья не без подвоха.

И его собеседник моментально успокоился.

Итак, двадцатидвухлетний красавец Иван Шувалов, имевший за плечами заграничное образование, поступил в распоряжение Гавриила Степановича, который уделил время шлифовке его познаний и манер. И как-то вскоре этот малый своей привлекательностью, умом, скромностью и опять-таки хорошими манерами закономерно обратил на себя внимание императрицы. Это знаменательное событие произошло в 1749 году, при освящении собора в Новом Иерусалиме под Москвой, куда, по интересному совпадению, был помещен мозаичный образ, изготовленный Лодьей. Иван Шувалов оставался с Елизаветой Петровной до конца ее жизни, в немалой степени благодаря своему уму и отсутствию корыстных устремлений. Хотя его дядя от этой связи получил почти неограниченное влияние на российские дела. Для российского же просвещения появление на вершинах власти такого образованного человека, как молодой Шувалов, было необычайно благотворно. Он сохранял склонность к своему наставнику, и все идеи об усовершенствовании образования, которые вынашивал Лодья, усваивались им как его собственные и неизменно претворялись в жизнь.