Академик говорил:

– Зеркальная симметрия законов природы означает, что если две экспериментальные установки отличаются только тем, что одна есть зеркальное отражение другой, то такие установки работают совершенно одинаково. Однако природа не терпит точных симметрий.

«А с какой стороны сердце у моего зеркального отражения? – подражая интонации академика, спросила себя мысленно Лена. – Должно быть вроде бы справа. Но ведь у зеркального образа вообще нет сердца».

Замаячило, забрезжило впереди какое-то смутное понимание чего-то важного.

У зеркального отражения сердца нет вовсе! Но оно как бы есть. Угол падения равен углу отражения.

И тут же всплыло из «Аквариума»:

Мы стояли на плоскости

С переменным углом отраженья…

Но важная мысль ускользала, хотя и слезы уже просохли, стянув слегка кожу, по пути следования по щекам. И в голове прояснело, и на душе стало легче.

Но тут блуждающий взгляд скользнул по ближайшему столику и зафиксировался на плетеной из соломки, что ли, шкатулке на нем.

Лена потянулась и открыла крышку.

– Конфетки! – обрадовалась она и зацепила вновь горсточку.

Часть леденцов она отправила в рот, но грызть их теперь не стала.

Леденцы били разные: мятные и земляничные, калиновые и черничные, но все с приятной какой-то горчинкой, с богатым многослойным вкусом. Были и такие, что определить их вкус по ягодам или плодам было невмочь. Столько намешал гад-кондитер…

Через некоторое время Лене стало совсем уж хорошо.

И нарисованный лес, казалось, зашумел листвой, и водопад зажурчал веселее, и облака на небе, сделавшемся контрастным, побежали шибче.

– Почему, почему, – проворчала Лена, передразнивая себя, – потому что так надо.

И тут же, вспомнив недавний кризис с поисками туалета и его удачное разрешение, вновь засмеялась над собой.

И сказала:

– Какой урок мы должны извлечь?

Ответила:

– Разведка и сбор информации должны опережать оперативные потребности в них!

Спросила:

– А иначе что будет?

Ответила:

– А иначе получается, что ищешь, когда приспичит!

Всё же ей нужно было поосторожнее с леденцами! Но ведь никто же не предупредил.

– Ну, всё, – постановила Лена, поднимаясь и чувствуя новый прилив энергии и энтузиазма, – пора на разведку!

Она уже не была уверена в том своем открытии, что дом имеет обыкновение перестраиваться и тому подобное. Теперь девочка способна была списать странности дома на свой (мнимый) топологический кретинизм.

Женщины, как правило, великолепно ориентируются в пространстве, легко находят дорогу по описанию, схеме и карте и запоминают обратную дорогу как кошки, но по какому-то извиву женской логики почти все, как одна, полагают, что делать этого не умеют. Лена не составляла исключения и говорила: «Меня ж без компаса никуда пускать нельзя!»

Теперь она решила, что банально заблудилась в огромном доме, слегка захмелев от выпитого «кваску» и утратив адекватность восприятия оттого, что, как говорится: «моча в голову ударила». Вот, кстати, откуда выражение, вероятно, взялось! Так оно, наверное, и бывает!

– А другая-то дверь здесь есть? – спросила Лена окрепшим, вернувшим себе звонкость голосом.

Выходить через «грот» на лестницу не хотелось.

Скелеты и чучела с «пестиками» оставили у нее неизъяснимо тягостное впечатление, и требовалось особое настроение, чтобы ту комнату еще раз осмотреть.

Для осмотра же приглянувшейся библиотеки Лена не чувствовала в себе на данный момент необходимой усидчивости. Было бы забавно поиграть управляемыми солнечными зайчиками, но не солнечные зайчики главное в жизни. Кошки могут считать иначе. Но это их дело.

И Лена пошла вдоль стены, форсируя каменные нагромождения, в поисках замаскированной в нарисованном пейзаже двери.

Она уже уразумела, что в этом доме большинство комнат имеют больше одного входа, и решительно желала это проверить.

В это самое время происходил тревожный разговор в малой столовой, где уже подавался обед.

– Ее нигде нет, – озабоченно сообщил дворецкий Эрнест.

– Из дома юная леди не выходила, – сказала Огустина, – значит, она где-то должна быть. Девушки не исчезают, как призраки Лишнего Человека, даже если это девушки, появившиеся ниоткуда.

Эрнест Шарк Булфер Робинсон обдумал сие философское умозаключение.

– Ведь она не может быть в «кенди-рум»… – неуверенно сказал он наконец. – Это было бы слишком…

Вероятно, он хотел сказать «непристойно», однако сдержался. Не в компетенции дворецкого давать оценки гостям хозяина, хотя его мнение о Lena и было неоднозначным.

– Кенди-рум не место для юной леди, – согласилась Огустина. – Только знает ли она об этом?..

Эрнест пожевал губами, расфокусировав взгляд, что придало ему вид задумчивый и многозначительный.

– Юная леди не сильна в знании традиций, но ее манеры выдают скорее неиспорченность и наивность, нежели неподобающее положение в обществе, – сказал он, вернувшись из краткого путешествия внутрь себя.

– Я не говорю о положении в обществе, – возразила Огустина. – Девушка не осведомлена о самых привычных нормах поведения. И в силу неведения может поступать так, как мы и предположить не можем.

– Незнание того, как подобает себя вести, – заметил дворецкий, – не повод позволять себе неподобающее поведение. Незнание не есть повод. А невежество не самый лучший аргумент в свою защиту!

– И всё же, – примирительно сказала Огустина. – Всё же загляните в «кенди-рум». И если, вдруг такое случится, вы обнаружите это дитя там, не стоит поступать с ней строго. Не говорите ничего поучительного и не докладывайте господину Остину Ортодоксу. Думаю, он сам пожелал бы, чтобы подобные вопросы решали его личные люди, ограждая его от досадных мелочей. Позже, если вы найдете девушку в «кенди-рум», я сама преподам ей урок.

– Я так и поступлю, – согласился дворецкий. – Но, согласитесь, любезная Огустина, мы впервые оказались в столь двусмысленном положении, когда вынуждены принимать в Глазном Доме даму, которая воспитана в традициях неизвестного нам круга общества.

– Что вы сказали? – встрепенулась экономка, чуть не выронив горячее полотенце для согревания тарелок.

– А что я сказал? – в свою очередь удивился Эрнест.

– Вы сказали «неизвестного нам круга»! – напомнила Огустина.

– Да, именно это, – кивнул дворецкий, подавая толстое блюдо. – Неужели я позволил себе вольность?