Резко отдалилась (варьируется: было отчуждение, некоторая отстраненность) – многие.

ЧТО ДУМАЛИ, ЧТО ПРЕДПРИНИМАЛИ?

Переживали, были тревожные сны, пытались разговаривать, слышали в ответ: «Не мешай, я просто занята». Или «нам много задали», или «я в игре», но думали, что причины такие:

• тяжелая обстановка в гимназии (в школе) – 2 раза

• первая любовь – 1 раз

• влияние «плохой подруги» – 2–3 раза

• это просто подростковый возраст – все

• другие причины – 1–2.

Причины для тревоги после публикации

Ужаснулись, потому что прежде не понимали, не могли взять в толк (варьируется: не могли достучаться), почему девочка:

• стала лицо заматывать шарфом до глаз – 1 раз

• дочь заговаривала в той или иной форме про имя «Рина» – 4 раза

• говорила в той или иной форме о смерти – многие

• стала кривить ноги в стиле аниме – 1 раз

• не спит по ночам (хронически не высыпается) – все

• состоит (состояла) во всех группах, перечисленных в публикации (варьируется – в нескольких группах) – многие

• у нее есть фото, где она стоит на краю крыши – 2 раза

• стала рисовать китов (покупать сувениры, писать это слово, говорить о них) – практически все

• порезы на руках (на предпрелечьях, на ногах) – 4.

И везде был самый главный вопрос-мольба: «Скажите нам, как теперь быть, что делать в новой реальности?»

Все, что было написано и сказано родителями подростков, большей частью выплескивалось именно в первые дни после публикации. Тем, кто обращался непосредственно ко мне, я отправляла анонс нашей лекции, которая была, по сути, второй частью темы «Группы смерти». Только в этом продолжении я уже выступала не только и не столько как обозреватель газеты и автор нашумевшего резонансного материала, а скорее как заведующая кафедрой психологии «Новой газеты». Тогда же буквально на следующий день мы опубликовали в газете анонс «…именно сейчас есть острейшая необходимость в разговоре с детским суицидологом. У нас выступит специалист № 1 в этой области – детский психиатр-суицидолог, психотерапевт, член правления Общества семейных консультантов и психотерапевтов Елена Моисеевна Вроно. Ей можно будет задавать любые вопросы. Лекция состоится 19 мая в четверг в 19.00».

Пока ее рекомендации, коротко:

– Кто предупрежден, тот вооружен, благодаря этой публикации вы теперь знаете то, о чем не подозревали. Первое – не бойтесь, страх плохой советчик. Если подросток отказывается идти к специалисту, ничего страшного. Идите сами.

Второе – объединяйтесь с другими родителями подростков, держитесь вместе. Весь мир так спасается – специальными объединениями. Но не объединяйтесь на форумах Интернета, делайте это в реальной жизни, лично. И только после этого вы можете обсуждать с ними что-то важное в социальных сетях.

Я отправляла эти рекомендации родителям – по возможности, конечно, как могла, успевала не много, потому что как раз в это время на меня напал цейтнот, как цунами, мне казалось тогда, что весь мир идет на меня с вопросами и просьбами.

Но и те немногие ответы, которые я успевала отправлять родителям, не приносили мне какого-то хотя бы пусть даже минутного ситуативного чувства спокойствия. Я делала что могла, понимая, что ничего не могу, по большому счету. Потому что основной совет – «идти к специалистам» – упирался в трухлявую нашу действительность. Я частично это понимала еще в тот свой самый трудный период, когда работала над публикацией, особенно в конце, когда приблизительное понимание системы действий групп смерти у меня окончательно сложилось и стало ясно, как туда попадают дети, как с ними работают и как их доводят до последней черты. Потому что именно тогда обзванивала знакомых авторитетных и знаменитых психологов, психотерапевтов, психоаналитков.

Я звонила тем, кто прежде всегда, к любым моим темам, часто связанным с феноменами, происходящими в общественном сознании, давали блистательные свои экспертные ответы на все вопросы. Теперь же они, как сговорившись, ссылались на собственную некомпетентность, и собирательный, типический ответ был такой: «Это мало изученная область, мы практически ничего не знаем о влиянии Интернета на подрастающего человека, мы с этим никогда не работали». Так отвечали мне люди с учеными степенями, а уже после публикации я обращалась к практикующим психологам, специалистам по теме детства. Те из них (большая часть), кто не стал уходить в отрицание, прятаться от сути темы как таковой, говорили мне честно: (ответ снова собирательный, типический):

«…Нет опыта, нет практики работы с детьми, которые уже подверглись серьезной обработке с применением сектантских технологий. Все зависит от стадии угнетенности, включенности ребенка. От его структуры личности, сопротивляемости. Точнее – критического разума, которого в подростковом возрасте чаще всего нет. Его развитию ничто, к несчастью, не способствует – и школа, и семья, и общество в целом приветствуют послушность.

Как работать с детьми-«китами»? Нужна учеба для специалистов, возможность обмениваться опытом по новой, как мы видим, теме. Мы пытаемся как-то сориентироваться на месте, учиться на ходу, но эта помощь неполноценна. Как помочь человеку, оказавшемуся в процессе, которого ты сам до конца не изучил, не понимаешь его, а значит, не представляешь и глубины последствий? Здесь, сейчас нужны специалисты по выводу из сект и суицидологи, но и тех и других в России считаное количество».

Во многих городах России, откуда шли мне письма, таких специалистов нет вообще как таковых. Просто нет. И как только ушел цейтнот в виде цунами, напала на меня жесткая фрустрация именно в этой связи: целый месяц – двадцать дней апреля, а потом и все майские праздники напролет – я работала с родителями погибших детей.

С кем-то общалась лично или по скайпу, с кем-то входила в плотную переписку. Я шла по ссылкам на странички их погибших детей, шла по их паролям в закрытые группы. Слушала ту музыку и смотрела те видео, что слушали и смотрели они, – проверяла на себе это воздействие. Читала скрины переписок, спала иногда по 2–3 часа в сутки, потому что каждые два-три дня продолжались «выпиливания». То есть все то время, что я работала над материалом, не проходило и трех дней, в которые кто-то из детей не ушел добровольно из жизни. Это был самый страшный, адский дедлайн, несопоставимый ни с чем за многие годы моей журналистской работы. Каждая новая смерть ребенка гнала-загоняла меня в работу, не позволяя делать себе никаких послаблений. Мне казалось, что как только я смогу разобраться и текст опубликуют – мы остановим это!

Я впервые в жизни не заметила праздника Дня Победы – только к вечеру, когда услышала салют, подошла к окну и молча обратилась к своим близким людям, участникам войны, давно уже ушедшим из жизни: «Вы же понимаете меня? Вы же простите?..»