ты не можешь дать пациенту лучшего лекарства и тот умрет, никто не будет обвинять тебя в его смерти, хотя принять неверное решение о лекарстве – гораздо более серьезная ошибка, чем ситуация, в которую ты попал: как ты мог сделать верный выбор, столкнувшись с их шулерской игрой, ты ведь ничего не знал заранее.

Она была права, и Ханс попытался убедить себя в том, что не так уж и виноват.

Назавтра прибыли грузовики. Ханс чувствовал себя ужасно. Из барака вышел профессор Фрейда, человек, который у себя на родине был ректором Амстердамского университета, человек, который пожаловал королеве Вильгельмине почетную докторскую степень… Он пожал Хансу руку и попросил, если Ханс доживет до освобождения, передать самые теплые пожелания его родным.

– Что вы, профессор, – возразил Ханс. – Вот увидите, вы еще сами сможете с ними поговорить!

А что он мог сказать?

У него не хватало мужества назвать вещи своими именами, ему приходилось поддерживать ложные сказки о Биркенау.

Тут подошел эсэсовец и подтолкнул профессора к грузовику. И один из наиболее известных и уважаемых ученых Голландии, одетый в грязную рубаху и деревянные сандалии, вскарабкался в кузов грузовика, который должен был отвезти его в газовую камеру.

С эсэсовцами никогда не знаешь, что новенького они придумают. К примеру, вы являетесь свидетелем фантастического парадокса: ранним утром, когда тысячи арестантов, построенных в колонны по пять человек в ряд, маршируют к воротам лагеря, навстречу новому дню, состоящему из голода и смертельно тяжелого труда, их марш сопровождает выстроенный у ворот духовой оркестр, состоящий из пятидесяти музыкантов, отобранных из числа тех же арестантов.

Как-то раз докторам приказали составить списки тех, кто, по их мнению, нуждался в усиленном питании. А на следующий день все, кто был перечислен в этом списке, оказались среди несчастных, которых приготовили к отправке в газовые камеры.

Еврейские женщины – рабыни, которых избивают хуже, чем рабочих лошадей. Но когда эсэсовцу понадобится удовлетворить свою похоть, он выбирает для этого еврейскую девушку.

– Und bist du nicht willig, so brauch ich Gewalt [122].

Если арестанту удается добыть себе лишний кусочек хлеба, его избивают палками. Но вся подпольная торговля золотом и бриллиантами, а также скотом с бойни (однажды им удалось увести четырнадцать свиней разом!) осуществляется под контролем СС.

Осенью 1943 года в Майданеке, концентрационном лагере в окрестностях Люблина, был раскрыт крупный заговор. И эсэсовцы решили тогда расправиться со всеми восемнадцатью тысячами евреев в один день. Выкопали колоссальный четырехугольный котлован. С одной стороны этого четырехугольника люди раздевались, потом заходили за угол, и там их расстреливали. Крики жертв и пулеметные очереди заглушались музыкой, исполнявшейся пятью оркестрами.

Лагерный врач Кляйн считался экспертом по селекции.

В один прекрасный вечер все население лагеря должно было раздеться и продефилировать голыми мимо раппортфюрера. Снаружи, прямо на Березовой аллее, они должны были раздеваться. У входа стояла пара старост бараков, которые давали каждому тычка в спину. Того, кто спотыкался о порог, считали «мусульманином». Те, кто перешагивал порог и двигался дальше, выпятив грудь, были спасены. Так они отобрали примерно тысячу человек, которых посадили в пустой барак. За ночь все неевреи были отпущены. Евреев на следующий день заставили пройти перед лагерным врачом, но уже на улице, между Восьмым и Девятым бараками. Лагерный врач должен был проконтролировать, не найдется ли среди них достаточно крепких людей, которые могут еще работать. Большую часть времени лагерный врач простоял, повернувшись спиной к проходящим людям и разговаривая с Хесслером, комендантом лагеря. Время от времени он оборачивался и тыкал в кого-то из проходивших мимо наугад, и жизнь этого человека была временно спасена.

Глава 23

Тем временем в лагере начали окружать забором из колючей проволоки два барака – Двадцать второй и Двадцать третий. Теперь женщин собрались переселить туда, а в Двадцать третьем бараке для них оборудуют небольшую амбулаторию.

Фридель выглядела все хуже и хуже. Она не могла больше переносить ночную работу в швейном цехе, кашляла все сильнее, и в последнее время у нее снова стала подниматься температура. Поэтому Ханс решил все-таки пойти к лагерному врачу и попросить его поменять Фридель работу: сделать ее фельдшерицей в новой амбулатории. Валентин, главврач верхнего этажа их барака, сказал Хансу, что он сошел с ума. Что Ханс непременно дождется от лагерного врача «in die Fresse hauen» [123], что лагерный врач выгонит Ханса из госпиталя и отправит на какую-нибудь тяжелую работу за такое ужасное нарушение субординации. Да и вообще он, Ханс, не имеет права знать, что его жена содержится в том же лагере, и тем более – просить лагерного врача изменить ее положение. Но Ханс рассчитывал на противоречивость и непоследовательность, демонстрируемые рядом офицеров СС. И он оказался прав: тот самый человек, который отправлял тысячи людей на смерть, нашел возможным переместить Фридель из пошивочного цеха в амбулаторию «в связи с тем, что она кашляет из-за пыли, сыплющейся со старых тряпок».

После большой «селекции», во время которой погиб профессор Фрейда, госпиталь оказался полупустым. И фельдшеры начали беспокоиться о своей судьбе.

– Еще одна селекция вроде этой, и они начнут избавляться от фельдшеров! Нас и так слишком много.

С приближением опасности от всех неожиданно потребовалось героическое поведение. В то время как раньше никто даже не думал о сопротивлении, теперь все они почувствовали, что не могут просто так сдаться на милость победителя. Однажды вечером Клемпфнер, доктор из Чехии, работавший на верхнем этаже, позвал Ханса и Эли Полака в свою штюбе.

– В нашем лагере существует организация Сопротивления. Разумеется, я не могу рассказать вам все детали, но у нас в бараке уже имеется пятнадцать человек, готовых следовать за мной. Хотите ли вы присоединиться?

– Конечно, – отвечал Эли. – Нам в любом случае нечего терять.

– Ну что ж, если я узнаю о том, что должно случиться, то позову к себе одного из вас, чтобы сообщить о наших планах. А дальше все станет ясно.

Но инструкций от него они так никогда и не дождались. Не прошло и недели, как поступило распоряжение: освободить Девятый барак, а пациентов и персонал перевести в Девятнадцатый барак (еще один барак, принадлежавший к госпитальному комплексу и заполненный лишь наполовину). Штюбе, находившаяся в зоне ответственности Ханса, переводилась на новое место целиком; Зилина оставался главным врачом. Старостой Девятнадцатого барака был Зепп Риттнер, крупный, крепкий