– Наука – это то, что развивается в процессе служения нуждам человеческого общества. По этой причине исследования, связанные с возможностью массовой стерилизации, не могут представлять собой никакой ценности для науки. Тем более что нам известно: германская наука не служит интересам всего человечества, а лишь интересам германской нации. В любом случае, поглядите на то, чем они занимаются. Кто играл главные роли в Десятом бараке? Клауберг и Гебель, гестаповцы, и доктор Самюэль, который изо всех сил пытается спасти собственную шкуру. Эксперименты проводятся под руководством какого-то шарфюрера, который вообще не имеет никакого представления ни о чем, а его поставили руководить всеми на том основании, что начальство посчитало, будто до войны он имел отношение к медицине – потому что он торговал зубными щетками! Нет, господа, исследования, которые противоречат всем мыслимым принципам гуманизма, не могут иметь никакого отношения к науке. Если бы кто-то из ассистентов в моей бывшей лаборатории обращался с подопытными животными так, как позволяют себе обращаться с женщинами местные коновалы, я сам лично вышвырнул бы его за дверь.

Пылкая речь Мансфельда произвела на слушателей огромное впечатление, но как только он закончил свой рассказ, появился вестник из Девятого барака и сообщил, что им надо немедленно возвращаться. Дело в том, что их, оказывается, нынешним вечером собираются перевести в Восьмой барак. Так что в течение нескольких часов им пришлось как следует потрудиться: разбирать столы и шкафы и паковать медикаменты. Однако вскоре пришло новое распоряжение: переезд назначен не на сегодня, а на завтра.

Завтрашний день не замедлил наступить, и работа была тяжелой: надо было перетащить в новый барак соломенные тюфяки и нары, а вслед за ними – пациентов на носилках.

Восьмой барак оказался грязным, буквально разваливающимся бывшим карантинным бараком. А Девятый и Десятый бараки, как оказалось, начальство собиралось использовать для заселения туда цыган. Цыгане жили целыми семьями: мужчины, женщины и множество детей. Они были привилегированными заключенными, которые по непонятным соображениям избежали перевода в Биркенау, но были размещены в различных лагерях на территории Германии.

При этом интересно, что немцы, в сущности, не делали особенных различий между цыганами и евреями. Цыган, конечно, было намного меньше, чем евреев, и они почти никогда не занимали общественно значимых позиций ни в одной европейской стране, но Биркенау они покидали, так же, как и евреи, только «через трубу».

Что ж, это было еще одним доказательством того, что преследование евреев вовсе не являлось исключительно «антикапиталистической борьбой против глобальной еврейской плутократии». При этом эсэсовцев специально тренировали, обучая ненависти и превращая СС в орган, терроризировавший народ, живущий в Германии, и особенно – негерманское население.

Методику террора они осваивали, преследуя евреев, русских и цыган под видом «борьбы за расовую чистоту» нации.

Такие лагеря, как Эллеком в Нидерландах, неподалеку от Велюве, и Штутхоф возле Данцига [118], официально считались Schulungslager[119], тренировочными базами эсэсовцев. В этих лагерях солдаты-эсэсовцы получали возможность удовлетворять свои садистские наклонности, любовно взращиваемые в них пропагандой. И поскольку именно Гитлер давал им такие безграничные возможности, эсэсовцы послушно следовали за фюрером до самого его, фюрера, последнего часа.

Чтобы как следует вычистить барак и привести его в порядок, потребовалась целая неделя.

Пациенты укрывались грязными одеялами, даже не постиранными после предыдущих хозяев. На них были рубахи, раз в месяц подвергавшиеся дезинфекции, но тоже никогда не стиравшиеся и несшие на себе коричневые пятна засохшей крови и черные следы от раздавленных блох. Но на первый взгляд все казалось достаточно чистым, полы сверкали белизной, нары были аккуратно выкрашены.

Эта неделя стоила лазарету очень дорого, потому что от лагерного начальства им не перепало совершенно ничего и, чтобы покрасить нары и двери, пришлось, урезав рацион пациентов, расплачиваться едой, хлебом и маргарином.

Однако, к несчастью, на девятый день в лагерь прибыла очередная партия цыган, и лазарету снова пришлось переезжать, на этот раз – в Седьмой барак. И вот теперь, когда количество цыган перевалило за две тысячи, в лагере началось настоящее светопреставление. Собственно, у Освенцима всегда была слава «плохого» лагеря. Теперь же три цыганских барака окружили забором из колючей проволоки, а у входа на их территорию поставили целых два сторожевых поста, но это нисколько не помешало оживленной торговле цыган с остальным лагерем прямо сквозь проволочный забор.

Цыгане получали больше хлеба, чем остальные, и использовали его для покупки колбасы и картошки, доставлявшихся в лагерь обычными арестантами. Это привело к инфляции хлеба. Дело в том, что до появления цыган за пайку хлеба давали двенадцать картофелин, а теперь за ту же пайку можно было получить не больше семи.

Цыгане целыми днями плясали под собственную музыку. А мужчины с внешней стороны забора любовались их танцами, пока охранники не прогоняли их ударами палок либо не подвергали более серьезным наказаниям за бездельничанье в рабочее время. А с наступлением темноты территория цыганского лагеря превращалась в настоящий филиал борделя. Арестанты каким-то образом находили возможность просочиться за проволоку, чтобы добраться до прекрасных цыганок, а некоторые из последних, в свою очередь, выбирались сквозь проволочный забор в лагерь, чтобы наполнить новым смыслом жизнь старост бараков и капо, которые, как правило, имели собственные крошечные штюбе и оплачивали «секс-услуги» тем, что кормили женщин досыта. На самом деле цыганки и без отдельных штюбе неплохо справлялись со своей ролью – главное, чтобы как следует накормили.

Но среди ночи начинались рейды. В поисках цыганок эсэсовцы прочесывали весь лагерь, искали их во всех постелях. И сколько же было жертв!

Теперь каждое утро в лагере начиналось с того, что являлась специальная команда, чтобы заново отремонтировать колючий проволочный забор. Ханса все это безмерно раздражало. Глядя на развлечения цыган, он думал только об одном: о том, чего лишил его лагерь. И все сильнее и сильнее чувствовал себя словно заживо погребенным. Тем более что цыганки его совершенно не интересовали.

Время, которое он прежде проводил под окном Фридель, болтая с нею, теперь приходилось проводить за разговорами с коллегами-докторами на верхнем этаже барака или беседуя с профессором Фрейда, экономистом из Амстердамского университета, который проходил лечение в госпитале уже целую неделю. Старик появился в лагере с последним эшелоном из Голландии. Случаю было угодно, чтобы, сойдя с поезда, он угодил в правильный ряд. Но в Освенциме он попал в дорожную команду. В течение нескольких недель ему приходилось впрягаться в подводы, полные гравия,