и таскать их на себе, так что он совершенно выбился из сил и оказался в госпитале. Профессор Фрейда сразу же сделался чрезвычайно популярен среди докторов благодаря своему дружелюбному, скромному поведению. Они находили «le professeur hollandais très charmant» [120]. А Ханс со своей стороны старался помочь профессору чем мог.

По утрам, еще до того, как прозвучит гонг, больные собирались у окон Седьмого барака, находившегося точно напротив Восьмого барака, чтобы поглядеть на моющихся цыганок. Потом появлялся староста барака и разгонял пациентов по своим постелям. Но в фельдшерскую штюбе он не заходил, и фельдшеры получали возможность подольше наслаждаться эротическими беседами на языке жестов с находящимися в различной степени одетости цыганками.

Попади сюда хоть сам святой Антоний – и тот бы не устоял перед искушением, так что Ханс время от времени все-таки поглядывал в сторону соседнего барака, но долго смотреть туда у него не было сил, потому что наблюдение за женщинами только усиливало его тоску по Фридель.

Связаться с ней становилось все труднее и труднее, особенно после того, как Кребса, зубного техника из Голландии, поймали и посадили на несколько дней в бункер как раз за то, что он носил письма к женщинам. При нем оказалось одно из писем Ханса. Но во время расследования Кребс сказал, что это письмо написал своей жене какой-то незнакомый ему мужчина. Собственно, ничего особенного в письме не было. А самого Кребса спасло то, что он был отличным врачом и известным в Голландии человеком. Кроме того, за него ходатайствовал его начальник, оберштурмфюрер зубной клиники, так что дело довольно быстро замяли.

Еженедельные визиты самой Фридель в госпиталь не давали им возможности даже поговорить. Она являлась по средам, когда девушки приходили в госпиталь для консультаций, но там всегда присутствовал санитар по делам здравоохранения. Он был грязный тип, румын, а эсэсовцы из негерманских стран, как правило, вели себя намного хуже уроженцев Германии. Этот санитар издевался над девушками, настаивал на том, чтобы присутствовать при врачебном осмотре, а после частенько уединялся с какой-нибудь из них на верхнем этаже, запираясь со своей избранницей в кабинете глазного врача либо в аптеке.

Зато во время его развлечений многие получали возможность поговорить со своими женами. Второй санитар по делам здравоохранения пропускал Ханса, Майзеля и де Хонда в комнату, где девушки ожидали своей очереди к врачу. Фридель рассказывала ему о новом бараке, в котором они теперь жили. Там над ними не проводили никаких экспериментов. Девушек занимали совершенно другими делами. Их разделили на несколько команд. Фридель работала в ночную смену и шила одежду. Это была нелегкая работа: двенадцатичасовая смена на чердаке, полном пыли, где ей приходилось сшивать друг с другом старые тряпки, и, если она не выполняла дневную норму, ее били. Она задыхалась от пыли и все время кашляла.

В тот раз она больше ничего не успела рассказать до возвращения румына. А тот был пьян и сделал несколько грязных замечаний, прежде чем выгнать мужчин вон.

Когда им с Фридель удастся увидеться снова? Он должен был думать о чем-то приятном. Они виделись в среду.

В четверг всех цыган увезли, и в пятницу можно будет переехать. Они возвратятся назад, в Девятый барак, хотя страшно подумать, во что его могли превратить временные постояльцы.

На следующее утро раздался крик:

– Achtung, der Lagerarzt! [121]

Но лагерный врач не стал заходить в фельдшерскую штюбе, где они еще не успели прибраться, он направился прямо в штюбе старосты барака. Там он провел всего несколько минут, обсуждая что-то с главным врачом барака. Когда он ушел, Зилина позвал всех врачей в амбулаторию.

Им предлагалось составить список всех имеющихся в наличии пациентов. И вслед за именем каждого пациента указать, можно ли его прямо сейчас выписать из госпиталя, а если нет – как долго он должен будет там оставаться: одну, две или три недели, либо – еще дольше. Все врачи просто остолбенели: они-то прекрасно понимали, где находится граница, как долго кто-либо может еще оставаться больным, не рискуя немедленно попасть в газовую камеру. Ханс довольно долго разговаривал с Флешнером, французским коллегой, который лечил профессора Фрейда, о том, какая судьба ожидает его соотечественника. Они никак не могли утверждать, что он совершенно здоров. Если бы они так поступили, его бы немедленно отправили на убой, потому что профессор был не в состоянии пройти сам и сотни метров. Но также они не могли написать и «дольше трех недель», потому что это означало, без сомнения, немедленный конец. Их задачу усложняло и то, что лагерный врач забрал с собой истории болезней пациентов и они не могли ничего в них поправить.

Посоветовавшись с Зилиной, они приняли решение: запросить для профессора три недели. В жизни Ханса не было решения, о котором бы он сожалел сильнее.

Назавтра истории болезней вернули – кроме принадлежавших евреям, которым полагалось лечиться больше двух недель: лагерный врач оставил их у себя. Всех их должны были назавтра отвезти в Биркенау «для очень легкой работы на текстильной фабрике». Текстильная фабрика в Биркенау была, очевидно, крупнейшей в мире. Через ее широко распахнутые ворота прошли уже миллионы людей – по дороге, в конце которой находилась газовая камера.

В воскресное утро Зилина позволил Хансу не выходить на работу. Лиин Сандерс, друживший с капо, командовавшим дорожными рабочими, смог договориться со своим приятелем, что тот возьмет Ханса в команду, работающую неподалеку от женского лагеря. Такая удача стоила Хансу пачки сигарет, пожертвованной специально для этой цели польским пациентом.

В новом женском лагере работало сейчас тридцать человек, и они тайно взяли Ханса с собой. Он не был одинок: по крайней мере половина воскресной команды интересовалась девушками. Эсэсовцы пока ничего не заметили, и они могли гулять по женскому лагерю практически свободно. До тех пор, сказал капо, пока имели в руках лопату или несколько плиток, которыми мостили дорогу, чтобы, если на горизонте появится эсэсовец либо доктор, можно было немедленно включиться в работу.

Несколько парней исчезли на каком-то чердаке вместе со своими девушками. Но Фридель не интересовало то, что она называла «украденной любовью». Они достаточно долго простояли за дверью, ведущей в ее барак, и получили возможность спокойно поговорить. Ханс рассказал ей об ужасной судьбе профессора Фрейда, чтобы облегчить душу.

– Но ведь это не в твоих силах, – утешала его Фридель. – В большинстве случаев, когда