Первым ее побуждением было позвонить распорядителю отеля и отложить свой отъезд из Парижа. Затем, несмотря на поздний час, она позвонила в отель, где проживал Грегори. Его не оказалось в номере. Значит, ему было с кем провести сегодняшний вечер, решила Айрин и оставила для него сообщение, что завтра не сможет выехать в Лондон, как они договаривались.

В эту ночь она почти не спала от волнения, пытаясь представить себе, как выглядит ее родная бабушка, которую она завтра увидит. Айрин подсчитала, что, если бы мама была жива, ей было бы сейчас сорок три года — она умерла в возрасте двадцати трех лет. Значит, Габриэль Роже могло быть от шестидесяти до восьмидесяти лет в зависимости от того, в каком возрасте она родила дочь. Только на рассвете Айрин погрузилась в глубокий сон, представляя, что увидит седовласую пожилую леди в черном шелковом платье с высоким воротником, с надменным видом рассматривающую ее в лорнет.

На следующий день около семи часов утра ее разбудил звонок Грегори.

— Что означает ваше сообщение? Вы не едете в Лондон? — мрачно спросил он.

Упираясь локтем в постель и прижимая одной рукой трубку к уху, а другой откидывая назад длинные волосы, Айрин твердым голосом заявила:

— Мои планы неожиданно изменились. Произошло нечто очень важное для меня.

— Важнее, чем ваша работа у Фаберже? — резко перебил он ее.

— В личном плане, да, — честно сказала она.

— Хочу еще раз напомнить вам, что женщине следует заниматься бизнесом только тогда, когда работа важнее ее личных интересов. — Он злился все сильнее.

— Если я не ошибаюсь, — спокойно ответила Айрин, — в ваши планы тоже не входили уезжать сегодня из Парижа. Если бы не срочные дела в Лондоне, мы бы увиделись только через две или три недели. Ничего страшного не произойдет, если я задержусь на несколько дней в Париже. Мы еще успеем обсудить свои дела.

Барнетт глубоко вздохнул:

— Отлично, мисс Линдсей. Но предупреждаю вас: пусть это будет в последний раз, когда я подстраиваюсь под ваши планы, а не вы под мои. Всего хорошего.

Грегори повесил трубку. Айрин задумалась. Как он смеет обвинять ее в легкомысленном отношении к работе? Если бы он только знал, с какой ответственностью она подходит к своим обязанностям, как скрупулезно вникает во все детали, касающиеся работы! И пусть не думает, что, стоит ему только поманить или погрозить пальцем, и она бросится выполнять все его прихоти. Да, этот Барнетт непростой тип!

Айрин решила не надевать траурного платья. День был теплым и солнечным, и она надела белую блузку с высоким воротником, черную шелковую юбку и соломенную шляпу. Габриэль жила в солидном респектабельном особняке с внутренним двориком и высокими воротами, через которые были видны деревья. Айрин подошла к двери и позвонила.

Ей открыл слуга, который провел ее в вестибюль, уставленный букетами цветов. Из него на второй этаж вела широкая лестница. Стены были увешаны полотнами итальянских художников в богатых рамах. Затем слуга распахнул перед ней двойные двери.

— Мадам Роже выйдет к вам через несколько минут, мадемуазель, — сказал он и, проводив ее в огромный салон, обставленный с умопомрачительной роскошью в духе Второй империи, оставил одну. Айрин подумала, что такой интерьер не уступил бы обстановке, которая могла окружать императрицу Евгению. Голубоватые высокие окна скрывали пышные драпировки с золотой бахромой и голубоватые жалюзи; в простенках висели роскошные зеркала, а консольные столы под ними ломились от множества изящных фарфоровых статуэток. Стены были увешаны шпалерами густых красных тонов в золоченых рамах. В глубине зала находился огромный камин из белого мрамора, а по обеим его сторонам высились скульптуры в виде женских фигур, поблескивающих в свете канделябров. В обивке мебели, разбросанных повсюду подушках с кисточками преобладал небесно-голубой цвет. В зале было множество банкеток, подставок для ног и маленьких столиков, на которых стояли изящные лампы с шелковыми абажурами. Эти детали придавали интерьеру особое очарование, создавая атмосферу пышности и одновременно уюта. Все было сплошь заставлено великолепными безделушками, серебряными вазами, хрустальными бокалами, пастухами и пастушками из дрезденского фарфора, подсвечниками из севрского фарфора, китайскими сосудами всевозможных форм времен династии Чин, как сразу определила Айрин. Было здесь и множество других драгоценных вещей, вплотную стоящих друг к другу, казалось, что между ними нельзя просунуть даже иголку. Послышался мелодичный звон часов: пробило двенадцать. Айрин вдруг почувствовала, что она здесь не одна.

— Значит, вы дочь Эдмунда Линдсея?

Айрин услышала звуки диалекта, который нельзя спутать ни с каким другим. Его можно услышать только от уроженца лондонского Уэст-энда — знаменитый кокни. Она вздрогнула от удивления и, посмотрев наверх, заметила, что из двери, в которую она вошла, виднелась узкая галерея. С балюстрады с позолоченными балясинами, глядя сверху вниз, медленно спускалась по лестнице Габриэль. Несколько минут они молча и неподвижно смотрели друг на друга, пораженные своим невероятным сходством. Огненно-рыжая внучка и такая же рыжая бабушка безмолвно пожирали друг друга глазами. В этот момент Айрин открылась истина, над которой она так много лет ломала голову. Она поняла, почему отец был всегда так холоден к ней. Глядя на нее, он не мог не видеть поразительного сходства между своей дочерью и тещей — матерью ее матери, — которую ненавидел жгучей ненавистью, так, что игнорировал сам факт ее существования. Он даже не распечатал ее письмо, которое ассоциировалось у него со смертью своей молодой жены.

— Да, я дочь вашей дочери, — просто ответила Айрин.

— Вижу, — отрезала Габриэль, но уже с совершенно другой интонацией. В ней не было ни капли настороженности и неприязни.

Женщина медленно спускалась по винтовой лестнице из галереи, постоянно крутя головой, чтобы не выпускать из вида Айрин. В ней не было ничего общего с той пожилой седовласой леди, которая рисовалась в воображении Айрин. Высокая крепкая женщина с огромным бюстом и широкими бедрами свои ярко-рыжие волосы укладывала по последней моде «мадам Помпадур». Ее дугообразные брови были такого же цвета. Лицо Габриэль указывало на то, что женщина прожила хорошую, но трудную жизнь, а низкий грудной голос — на ее гедонистический образ жизни. Лицо цвета слоновой кости, часто сочетающегося с рыжими волосами, годы не пощадили, оставив на нем глубокие морщины и возрастные пятна, которые не могли скрыть румяна и пудра. Широкий кружевной воротник, казалось, подпирал голову, сглаживая расплывшуюся линию подбородка и затылка. Края рукавов тоже были оторочены кружевами, скрывавшими коварные пятна на руках, украшенных многочисленными кольцами. Ей было шестьдесят пять лет, но она называла всем цифру пятьдесят пять, если ее спрашивали о возрасте, и эта цифра не обсуждалась. Только лечащий врач знал правду, и за это она его ненавидела. Спустившись до нижней ступеньки, она буквально впилась в Айрин своими карими проницательными глазами.

— Ты удивлена? Наверное, не ожидала услышать здесь, в Париже, натуральный кокни? Если надо, я могу говорить на чистейшем английском, но сейчас мне незачем корчить из себя аристократку. Моя настоящая фамилия — Роже, то есть я француженка. Меня окрестили Гертрудой, а такое имя плохо звучит для французского уха. Когда я оказалась во Франции, поменять его на Габриэль не составило особого труда. Ну ладно. Да, кстати, дождусь я наконец поцелуя от родной внучки, или она уже собирается уходить?