на весь бар разнес, что ты его слуха лишила, — ой, мамочки! Прикладываю ладонь ко рту. Кажется, меня сейчас стошнит. — Перебаламутил всех. Его дядя сразу вызвал и скорую, и полицию, разве что МЧСники не прискочили. В общем, увезла его неотложка с полным сопровождением, — ну всё, Решетникова, суши сухари и брейся налысо. — Отвезли его в Склифосовского и сделали полное обследование головы. Об этом мне сегодня Рубин Артурович рассказал, — и тишина.

Чего она притихла?

Всё плохо, да?

— Ну? Наташ! Что-то обнаружили? — удерживаю трубку ухом, нервно заламывая кисти рук и пожевывая нижнюю губу.

— Обнаружили, — горестно вздыхает Наталья. И во мне тотчас что-то надрывается. Падает и разбивается. Это мои грезы об успешной жизни в столице. Это конец. Человека покалечила. — Признаки слабоумия нашли, — выдает подруга после длительной паузы, во время которой я успела попрощаться только со Степаном Васильевичем.

— Ох! — вскрикиваю я. — Это я так сделала? — ничего себе приложилась подносом.

— Нет, — почему-то хохочет Наталья, — это сделали его родители, когда решили зачать идиота!

Хлопаю глазами, смотря в одну точку, пока в трубке Наташка надрывается смехом.

— Тьфу ты! Дура! — рявкаю я. — Нашла, с чем шутить. Меня чуть Кондрат и брат его Инфаркт не схватили, а ты всё веселишься, — плююсь я.

— Прости, Решетникова, — хохочет Наталья. — А теперь о плохом, — вмиг меняет на похоронную интонацию.

— В смысле? То есть до этого ты мне исключительно хорошее рассказала?

— Тебя уволили, — выпаливает Наталья как голову отсекает. Прямо с плеча. Херак! И всё.

— Уволили?

— Слушай, Решетникова, скажи спасибо Рубину Артуровичу, что отделалась одним увольнением по собственному желанию задним числом, а не похлебкой с бомжами на нарах. Тебе еще, можно сказать, повезло!

Повезло? Да я без работы осталась! Без денег!

— Спасибо, — хмыкаю я. — А зря ты меня все-таки тогда остановила, Наташ. Надо было тому отморозку отсыпать снотворного, всё равно уволили.

— И то правда, — соглашается Ната. — В общем, подруга, в понедельник тебя Рубин Артурович ждет у себя.

Молчу.

Не дышу.

— Янусь, — тихо зовет меня Наташа.

— Ммм?

— Ну ты это, не расстраивайся так, — жалобно просит.

— Угу. Спасибо, Наташ. Я завтра зайду, — и нажимаю отбой.

Первого апреля — никому не верю…

Откладываю в сторону телефон.

Минуту сижу, две…

Тихо так…

Даже дыхания не слышно…

Глазами по комнате вожу…

Убраться бы надо. Пыльно.

И постричься давно хотела…

А еще стиральный порошок закончился…

И за квартиру оплатить…

А потом тихий всхлип чей-то…

Чей?

И мокрое что-то щиплет на лице, а глаза пеленой застилает.

Касаюсь пальцами щеки… Сыро.

Я плачу? Слезы?

Действительно…

И вдруг вижу перед собой картинку, как стою я с котомкой в руках и справкой о неоконченном высшем образовании на железнодорожном вокзале у поезда, направляющегося в мою деревню, рядом Степан Васильевич кошачьими слезами обливается и машет мне облезлой лапой. Худой, щуплый, голодный…

И так мерзко на душе становится от осознания, что осталась я без работы, а, значит, без средств к существованию, без возможности платить за квартиру и за три будущих месяца учебы.

Мои всхлипы становятся отчаянными, истерически-жалкими, скулящими…

Не помню, когда в последний раз плакала…

Кажется, мне было двенадцать лет…

В августе…

Перед началом учебного года…

Когда каждый подросток мечтает прийти после летних долгих каникул изменившимся, повзрослевшим, в новых шмотках и с модной стрижкой. Чтобы непременно одноклассники заценили.

Я тоже мечтала… и ждала, когда мы поедем на барахолку и выберем мне новую блузку и бермуды, по которым в те годы сходила с ума молодежь.

А за несколько дней вместо обещанных слов услышала мамкино: «Янка, денег нет. Я тебе эти ваши щегольские шорты из Варькиных брюк перешью! Будешь самая модная в классе! А блузку у Милы возьмем. Она все равно ей уже мала».

Как же я ревела в тот день…

Фрррр…

Что-то мокрое и прохладное упирается мне в руку. Опускаю зареванное лицо и вижу нос Степана Васильевича. Он смотрит на меня по-человечески понимающе и от того мне пуще горестно становится.

Подхватываю плешивого на руки и прижимаю урчащего кошака к груди, укачивая и его, и себя…

Фрррр….

Глава 26. В последний раз...

— На следующее практическое занятие жду от каждого из вас маржинальный анализ одноменклатурного производства. Предприятие и его финансовые показатели индивидуальные, — киваю на карточки в руках теплоэнергетиков. — Все свободны.

Кислые физиономии студентов многозначительно говорят о том, куда с удовольствием они меня посылают вместе с моими карточками этим ранним утренним понедельником.

Я всегда стараюсь брать первые пары в расписании, чтобы потом свободно ехать в офис.

При этом я прекрасно помню, как сам ненавидел подниматься к первой ленте, особенно после активных выходных, поэтому принимаю недовольство студентов и забиваю на летящее в меня говно.

— Решетникова, задержитесь.

Девчонка резко тормозит и вскидывает удивленные круглые глаза. На секунду зависаю в глубине кристального озера, почему-то сегодня затянутого дымчатой поволокой. Значит, мне не показалось.

Отеки под глазами и уткнутый в пустую тетрадь нос всей парой — прекрасное доказательство тому, что она не в ресурсе.

Я всю пару пытался поймать ее взгляд. Но кроме белобрысой макушки так ни с чем и не встретился.

Рядом с ней зависает толстый. Подозрительно щурит свои узкие глаза под оправой и косится то на меня, то на Яну.

Смотрю на него прямо и твердо. Пусть понимает, что его никто не останавливал и нечего тут разбрасываться своими подростковыми ревностными соплями.

Свалил, на хрен.

— Ян, я тебя подожду, — смотрит исключительно на меня.

О, да ты крут, чувак!

— Угум, — бесцветно бубнит Решетникова, равнодушно разглядывая носы своих дешманских кроссовок.

— За дверью, — уточняю ему и киваю в сторону двери.

Тучному это не нравится.

Я вижу, как потеет его шея и раздуваются ноздри. Но деваться ему некуда, поэтому прихватив свой рюкзак и ущемленное мужское достоинство, он выходит из аудитории.

Как только за последним студентом закрывается дверь, в классе мгновенно становится тихо и тесно.

Это странно, но, когда в аудитории была вся группа, я чувствовал себя более расслабленно и привычно. Сейчас же, находясь в помещении вдвоем, я испытываю волнение.

Яна молчит и, кажется, не совсем понимает, где она и зачем.

— У