Камуфляжник полоснул их взглядом, полным неподдельной жгучей ненависти. Остановившись в полуметре от меня, он подался вперед, так что наши носы едва не соприкоснулись.

— Ты че тут, на хер, вытворяешь? — спросил он.

— Блокирую дорогу.

— Это я вижу. Зачем?

— Чтобы ты не проехал.

— Ты тут со мной не умничай. Убирай машину, или я в тебя фургоном въеду.

Через плечо я увидел, как в нашу сторону от зоны направляется машина охраны. Действительно, пора уезжать. Эллиот с Атисом уже далеко, репортерам их не догнать. А если и найдут машину, добычи там не будет.

— Ладно, — сказал я камуфляжнику, — твоя взяла.

Тот даже чуть опешил.

— Во как?

— Вот так.

Камуфляжник огорченно засопел.

— Кстати, знаешь что?

Он мотнул головой снизу вверх: ну?

— Те ребята шарятся у тебя на заднем сиденье.

Колонну СМИ я пропустил вперед и, как следует приотстав, повернул на Блафф-роуд, проехал мимо баптистской церкви у речушки Зайон-Милл-Крик, затем мимо церкви Объединенных методистов и так выехал на пересечение Блафф и Пайнвью, прямехонько к бару «Уголок Кэмпбелла». Крыша из гофрированного железа, зарешеченные окна — по виду заведение мало чем отличалось от кутузки, с той лишь разницей, что здесь давали пиво и отсюда можно было уйти в любое время. Щит у дороги рекламировал «холодное пиво по низким ценам, с дартсами по пятницам и субботам», и вообще это место слыло популярным у отмотавших срок привалом, где вместе с первым глотком свободы можно сделать достойный глоток спиртного, да не один. Единственное, о чем просил уважаемых посетителей рукописный слоган, это не приносить пиво с собой.

Я свернул на Пайнвью, объехал сбоку бар и желтый ангар в промзоне, к которому примыкала какая-то хибара. За хибарой притаился белый внедорожник, куда перебрались Эллиот с Атисом, прежде чем машина Эллиота продолжила путь уже с другим водителем. С моим появлением полноприводный «GMC» выехал со стоянки, а я, держась через две-три машины, двинул следом по Блафф-роуд в сторону шоссе № 26. По замыслу, надо было через Чарльстон отвезти Джонса прямиком в безопасное место, потому я удивился, когда Эллиот вдруг, не доехав до магистрали, повернул налево и остановился на парковке «Обеда у Бетти», где, открыв дверцу, выпустил Джонса и повел его в забегаловку. Мне оставалось, припарковав на задах свой «неон», с непринужденным видом зайти следом.

«Обед у Бетти» представлял собой небольшое помещение с прилавком слева от входа, за которым две темнокожие женщины принимали заказы, а двое мужчин были заняты на гриле. Незамысловатую меблировку составляли пластиковые столики и стулья, а на окнах, помимо жалюзи, были еще и решетки. Эфир оживляли одновременно два телевизора; жарко шипел гриль, пахло подгорелым растительным маслом. Эллиот с Джонсом сидели в глубине за столиком.

— Я не понял: что у нас тут происходит? — спросил я, подойдя.

Вид у Эллиота был взъерошенный.

— Атис сказал, что подыхает, есть хочет, — пробормотал он. — Говорит, брюхо подвело. Грозился даже выпрыгнуть из машины.

— Эллиот, ты что, не понимаешь: за ним дверь камеры еще толком не закрылась. Одно неверное движение, и он опять будет хряпать тюремную баланду.

Тут Атис Джонс впервые подал голос, неожиданно высокий, как будто подростковая ломка у него произошла не пять-шесть лет назад, а совсем недавно:

— Отвали, дай пожрать.

У него было узкое лицо, а кожа такая светлая, что он походил не на афроамериканца, а скорее на латиноса. Глаза метались затравленными зверьками. Парень говорил, не поднимая головы, зыркая из-под козырька бейсболки. Несмотря на резкость, вид у Атиса Джонса был явно подавленный. Он напоминал пиньяту:[3]задень, и из задницы посыплются конфеты. Тем не менее от таких манер уютней не становилось.

— Ты был прав, — сказал я Эллиоту. — Он очаровашка. Ты еще ершистей никого не мог подыскать для спасения?

— Пробовал: всех примерных детей уже расхватали.

— Ты, греба…

— А ну перестань, — поднял я грозно палец, обрывая вполне предсказуемую тираду Джонса. — Еще раз меня обзовешь, и эта вот солонка не в тарелку, а сразу в балду тебе прилетит.

— Я в тюряге вообще ничего не жрал, — потупился он. — Боялся.

Меня пробил стыд и чувство вины. Передо мной сидел напуганный молодой человек; в памяти у него совсем недавняя смерть подруги, ее кровь на руках. Судьбу этого юноши решают двое белых, а также присяжные, которые, скорее всего, вынесут повторный обвинительный вердикт, припечатав его эпитетом «опасен». А он при этом еще пытается держаться молодцом, сидит с прямой спиной и сухими глазами.

— Ну пожалуйста, — сказал он, — дай мне поесть.

Я вздохнул. Из окна, где мы сидели, видна была трасса, внедорожник; никто не подберется незамеченным. Даже если кому-то взбрело в голову с Джонсом расправиться, он не будет делать это в закусочной. Кроме нас с Эллиотом, белых тут нет, а остальные немногочисленные посетители в нашу сторону демонстративно не смотрели. В случае появления журналистов можно вывести Атиса через черный ход, если он имеется. Возможно, я чересчур остро реагирую на ситуацию.

— Да мне-то что, — пожал я плечами. — Жуй, только быстрей.

Было вполне очевидно, что Джонс в тюрьме питался как попало. Щеки и глаза у него впали, лицо и шея покрылись волдырями. Свиную отбивную с рисом, бобами и макаронами в сыре он проглотил чуть ли не вместе с тарелкой, заев куском земляничного торта. Эллиот вяло клевал ломтики жареного картофеля, а я удовольствовался стаканчиком пойла из стоявшего на прилавке автомата «Мистер Каффи». Эллиот, как только съел свою порцию, пошел оплачивать счет, оставив нас с Джонсом за столиком.

Левая рука Атиса Джонса лежала на столе; единственным украшением на ней были дешевенькие кварцевые часы. Правая держалась за свисающий с шеи крест из нержавейки, похожий на букву «Т», с подпиленным верхом и полыми на вид лучами. Я протянул руку, чтобы коснуться, но юноша чутко отстранился, глаза недобро сверкнули.

— Че делаешь?

— Просто на крестик посмотреть.

— Крест мой. И не хрен кому попало лапать.

— Атис, — сказал я тихо, — дай взглянуть.

Секунду-другую он сидел, стиснув крест в кулаке, после чего досадливо вздохнул — «блллин» — и, сняв его с шеи, уронил мне на ладонь. Я подержал его, прикидывая вес, после чего наудачу потянул удлиненную часть. Она поддалась и упала на столешницу, открыв стальное острие длиной сантиметров шесть. Букву «Т» я зажал в кулаке, так что заостренный кончик теперь выглядывал между средним и безымянным пальцами.