— Где ты это взял?

На миниатюрном клинке играл свет, отражаясь в глазах и на коже Джонса. Отвечать ему не хотелось.

— Атис, — сказал я. — Я тебя не знаю, но ты уже начинаешь меня доставать. Отвечай на вопрос.

Театрально повернув голову, он ответил:

— Проповедник дал.

— Капеллан?

Джонс покачал головой.

— Нет. Тут один священник в тюрьму приходит. Сказал, что тоже когда-то чалился, только его Господь освободил.

— Он не сказал, зачем тебе это дает?

— Сказал, что знает про мою беду и что меня убить хотят. Сказал, это меня обережет.

— Не назвался, случаем?

— Почему, назвался. Теренс.

— Как он примерно выглядел?

Джонс встретился со мной взглядом впервые с того момента, как я взял у него крест.

— Да как я, — запросто ответил он. — Тоже человек, который беду нюхал.

Я поместил клинок обратно в ножны и после некоторого колебания возвратил крест Джонсу, который этому несколько удивился и даже кивнул в знак признательности.

— Если мы все будем делать правильно, он тебе не понадобится, — сказал я. — А если сглупим, то, может, ты будешь рад, что он при тебе.

Тут возвратился Эллиот, и мы отправились в дорогу. О ноже ни я, ни Атис не обмолвились. Остановок больше не было, и на пути к Чарльстону, а потом в его восточную часть никто за нами не тащился.

Восточные кварталы Чарльстона строились уже вне окруженного стеной старого города; сегрегированными они никогда не являлись. Черные и белые испокон соседствовали здесь на тесных улицах, естественной границей которых были Митинг-стрит и Ист-Бэй на западе с востоком и шоссе Кросстаун с Мэри-стрит на севере с югом, хотя уже с середины девятнадцатого века черное население здесь преобладало. Черный и белый трудовой люд, разбавленный иммигрантами, продолжал уживаться в восточной части примерно до конца Второй мировой, когда белое население плавно перетекло в пригороды к западу от Эшли. С той поры восточная сторона стала местом, где белому, особенно с наступлением сумерек, шататься небезопасно. Постепенно здесь укоренилась нищета, а вместе с ней, как водится, насилие, пьянство и наркомания.

Впрочем, нынче восточная сторона претерпевала очередную перемену. Кварталы к югу от Кэлхун и Джудит-стрит, некогда населенные исключительно черными, основательно побелели, да и разбогатели тоже, так что волна городского обновления и облагораживания наступала уже и на южные окраины восточной стороны. Шесть лет назад дом здесь в среднем продавался за восемнадцать тысяч; теперь коттедж на Мэри-стрит мог стоить все двести пятьдесят, и даже дома на Колумбус-стрит и Амхерст-стрит — возле укромного парка, где среди элитного и муниципального жилья кучкуются наркодилеры, — стоили в два, а то и в три раза больше, чем всего пяток лет назад. Но пока этот район оставался обиталищем цветных с обветшалыми, нуждающимися в покраске домами-реликтами без кондиционеров. Овощной супермаркет «Пиггли-Уигтли» на пересечении Коламбия-стрит и Митинг-стрит, желтый ломбард «Мани мэн» через дорогу, магазин с дешевой выпивкой поблизости — все говорило о жизни, совершенно чуждой богатым белым, подумывающим о возвращении на прежние улицы.

Лица молодых на углах и стариков на порогах встречали и провожали нас с молчаливой настороженностью: черный с белым во внедорожнике, а сзади на машине еще один белый. Пусть мы и не копы, но подобные нам редко приносят добрые вести. На перекрестке Эмерикен-стрит и Рейд-стрит на боковой стене двухквартирного дома, сооруженного под некое подобие арт-галереи, кто-то начертал: «АФРОАМЕРИКАНЦЫ — НАСЛЕДНИКИ МИФА О ТОМ, ЧТО ЛУЧШЕ БЫТЬ БЕДНЫМ, ЧЕМ БОГАТЫМ, ЛЕНИВЫМ, ЧЕМ РАБОТЯЩИМ, РАСТОЧИТЕЛЬНЫМ, ЧЕМ БЕРЕЖЛИВЫМ, ИЗ НИЗОВ, ЧЕМ ИЗ ВЕРХОВ, И КАЧКОМ, ЧЕМ БОТАНИКОМ».

Откуда эта цитата, я не знал; Эллиот, когда я его позже спросил, тоже развел руками. Атис, тот просто бездумно таращился на стену — возможно, уже зная обо всем из опыта.

Вокруг нас цвели гортензии, а густой бамбук тянулся кверху у передних ступеней аккуратного двухэтажного дома, уместившегося между развалинами здания на стыке Дрейк-стрит с Амхерст-стрит и школой имени Саймона Фрейзера на углу Колумбус-стрит. Дом был белый с желтой окантовкой, окна обоих этажей со ставнями, а в верхних жалюзи просвет для проветривания. Над крыльцом в сторону улицы выдавался эркер. Входная дверь находилась справа, с дежурно-ажурной резьбой поверху. К двери вели пять каменных ступеней.

Убедившись, что улица пуста, Эллиот задним ходом закатился в проезд справа от дома. Слышно было, как отворяются двери и Атис с Эллиотом заходят со двора. Дрейк-стрит была по большей части безлюдна, не считая двоих ребятишек, гоняющих мяч у школьной ограды. За этим занятием их застал дождь, сыпля свой радужный жемчуг в свете только что включившихся фонарей; мальчуганы порскнули в поисках убежища. Усердно тарабанили по машине капли. Я выждал десять минут, после чего, убедившись, что за нами нет слежки, тоже направился к дому.

Атис (я заставлял себя называть его по имени, чтобы установить между нами какой-никакой контакт) неловко притулился у дешевого кухонного стола из ДСП. Рядом сидел Эллиот. У раковины стояла пожилая негритянка с серебряной сединой и разливала по пяти стаканам лимонад. Муж, выше ее на голову, держал перед ней стаканы, которые по мере наполнения подавал гостям. Он слегка сутулился, однако выпирающие из-под белой рубашки дельтовидная и трапециевидная мышцы говорили о недюжинной силе. На вид ему было изрядно за шестьдесят, но в прямом поединке он легко бы мог сладить с Атисом, а то и со мной.

— Вон, дьявол с женкой раздорят, — сказал он, когда я стряхивал с куртки дождевые капли.

Должно быть, вид у меня был растерянный, так как он повторил фразу и указал в окно, туда, где перемешивались солнечный свет и дождь.

— По'одка, — сказал он. — Захди да'ай, саись.

Эллиота позабавило недоумение на моем лице.

— Гулла, — пояснил он.

Так именовалось своеобразное наречие, а также люди с прибрежных островов, многие из которых являлись потомками рабов, в свое время (главным образом вскоре после гражданской войны) наделенных для обустройства островной землей и брошенными рисовыми полями.

— Джинни с Альбертом жили раньше на острове Йонгс. Потом Джинни захворала, и один из их сыновей — Сэмюэл, тот, которому я доверил свою машину, — настоял, чтобы они перебрались обратно в Чарльстон. Здесь они уже десять лет, а я по-прежнему не все могу разобрать в их речи. Хотя люди они прекрасные и дело свое знают. Он просит тебя проходить-садиться.

Я принял стакан с лимонадом, поблагодарил, после чего взял Атиса за плечо, собираясь отвести в небольшую гостиную. Эллиот засобирался следом, но я дал понять, что хочу минуту-другую побыть с его клиентом наедине. Эллиот особого удовольствия не выразил, но все же остался.

Атис сел на самый краешек дивана, словно думая в любой момент метнуться оттуда к двери. В глаза мне он не смотрел. Я опустился напротив в мягкое кресло.