— Может, лучше купить соевого молока?

Она бросила трубку, не попрощавшись.

Несмотря на прошедший недавно дождь, в воздухе, когда я вышел из отеля подзаправиться, по-прежнему стояла несносная духота, да еще и влажная — не одолел я и нескольких кварталов, как одежда основательно промокла. По дороге я миновал музей Конфедерации, фасад которого был заставлен лесами, и направился в жилой район между Ист-Бэй и Митинг-стрит, где с удовольствием поглазел на большие дома старой застройки с мягко сияющими у подъездов фонарями. Шел одиннадцатый час, и праздное столпотворение туристов на Ист-Бэй только набирало силу — в основном по барам, где можно взять готовые коктейли в стаканах с сувенирами. Вверх-вниз по Брод-стрит курсировали в основном молодые мужчины и женщины, а из проезжающих машин наперебой рвались разномастный рэперский причет и лязганье нью-металла.

Фред Дерст — вице-президент рекорд-лейбла, гордый отец и мультимиллионер — откровенничал перед подростками, как его поколение не понимали родители. Нет ничего печальнее тридцатилетнего мужчины в коротких штанах, бунтарски гнущего пальцы перед своими мамой и папой.

Я высматривал, где бы поесть, как вдруг в окне ресторана «Магнолия» увидел знакомое лицо. Там сидел Эллиот, а напротив него жгучая брюнетка со строптиво поджатыми губами. Судя по озабоченному лицу, ему было не до еды. Она сидела с прямой спиной, скрестив на скатерти руки, а глаза так и горели. Вскоре Эллиот, бросив возиться с ножом и вилкой, воздел молитвенно руки — жест, к которому иной раз прибегает мужчина, когда женщина становится несносна. Как правило, это не срабатывает — лучший способ подкинуть жару в спор двух полов, это одной из сторон высказать предположение, что визави действует неумно. Ну точно, я как в воду глядел: женщина встала и решительно двинулась к выходу. Эллиот за ней не пошел; посмотрев какое-то время вслед, он удрученно пожал плечами и снова взялся за нож с вилкой. Женщина — вся в черном — направилась к припаркованному неподалеку от ресторана «эксплореру» и укатила в ночь. Глаза брюнетки были сухими, но от пылающего в них гнева кабина внедорожника освещалась, как от ракетницы. Я, можно сказать, по привычке запомнил номер машины с обозначением штата. Мелькнула было мысль присоединиться к Эллиоту, но, во-первых, он подумает, что я за ними шпионил, а во-вторых, мне самому хотелось побыть одному.

Кончилось тем, что я оказался на Куин-стрит и ужинать зашел в «Пуганс порч» — ресторан каджунской и лоукантрийской кухни; по слухам, сюда любили захаживать Пол Ньюмен и Джоан Вудворд, хотя именно этот вечер знаменитости, конечно же, решили пропустить. Обои здесь были в цветочек, а на столах стояли фужеры. Взяв предусмотрительно в заложницы официантку, я добился того, чтобы мне для охлаждения поскорее принесли воды со льдом. Утка по-каджунски смотрелась довольно аппетитно, но когда ее принесли, к еде я едва притронулся. У меня вдруг мелькнуло в памяти: вот Фолкнер плюет мне в рот, и я ощущаю на языке его вкус. Я оттолкнул тарелку.

— Что-нибудь не то с едой, сэр? — поинтересовался стоящий неподалеку официант.

Я поднял на него глаза, но он был словно вне фокуса, как на снимке с наложением, где наслаиваются смазанные образы разных людей.

— Нет, — ответил я. — Просто аппетит что-то пропал.

Мне хотелось, чтобы он ушел. Я не мог смотреть в его лицо: казалось, что оно медленно разлагается.

Когда я выходил из ресторана, по тротуару сновали тараканы; а остатки тех, кому не хватило прыти увернуться от людских ног, лежали замертво, и ими уже торопливо кормились набежавшие муравьи. Я, как будто очнувшись, поймал себя на том, что бреду по безлюдным улицам, наблюдая молчаливый театр теней — людских жизней, сокрытых за глухими шторами в окнах нижних этажей. Я скучал по Рэйчел и хотел, чтобы она была со мной. Как ей там уживается с «Клан-киллером», он же «Черная смерть»? Ну, Луис, удружил. Нашел, кому довериться: подогнал единственного типа, который бросается в глаза еще больше, чем он сам. Но теперь на душе за Рэйчел хотя бы не так тревожно.

Однако непонятно, какая здесь от меня может быть польза Эллиоту. Да, вызывает любопытство тот тюремный капеллан, что дал Атису Джонсу ножик-распятие. Хотя в целом ощущение такое, будто я от всего происходящего смещаюсь, дрейфую куда-то в сторону; что я так и не нашел еще способа пробиться сквозь поверхность и исследовать глубины внизу, и у меня по-прежнему вызывают сомнение превозносимые Эллиотом способности той пожилой четы островитян и их сына сладить с ситуацией, если что-то, неровен час, стрясется. Я набрел на телефон-автомат и позвонил в тот «безопасный» дом. Трубку взял старик и сообщил, что все в порядке.

— Да вы так уж не волнуйтеся, что ля, — сказал он. — Паря тот, он дры'нет.

Я поблагодарил и собирался повесить трубку, когда старик добавил:

— Паря ваш казал, што дева'у ту не убивал, а токо так, свиданки-'улянки.

Мне пришлось дважды переспросить, прежде чем я понял:

— Он сказал, что ее не убивал? Вы с ним об этом говорили?

— А'а. Говорит, как убить, если любовь у их? Пальцем не тро'ал.

— Что-нибудь еще он сказал?

— Боится он. Боится до смерти.

— Чего он боится?

— Полиции. Женщины.

— Какой женщины?

— Старики бают, там ночью 'уляет дух, по Кон'ари. Женщина 'одит, бедоносица.

— В смысле, по Конгари ходит дух женщины?

— А'а.

— И эту женщину видел Атис?

— Толком не наю, но наверно. Чую.

— Вы знаете, кто она?

— Не-а. Толком не знаю, но 'одит около по'оста.

Погост. Кладбище, стало быть.

Я попросил его выведать у Атиса еще что-нибудь: парень знал наверняка больше, чем мне рассказал. Старик обещал попробовать, оговорившись, впрочем, что он не ясновидящий.

Сейчас я находился во французском квартале, где-то между Митинг-стрит и Ист-Бэй. Слышался отдаленный шум транспорта, иногда перемежающийся возгласами ночных гуляк, однако вокруг меня было безлюдно и тихо.

И тут, проходя мимо Юнити-элли, я неожиданно заслышал пение. Детский, очень приятный голос напевал старую песню Роба Стэнли «Devilish Mary». Судя по всему, всей песни ребенок не знал или просто повторял полюбившуюся ему часть, эдакий припевчик в конце куплета:

Ринг-тума-динг-тума-дери,

Ринг-тума-динг-тума-дери.

Эту красу я увидел тогда,

Звать ее Дьяволица Мэри.

Песня прервалась, и из смутно освещенной фонарями домов аллеи показалась девчушка.

— Эй, мистер, — окликнула она, — огоньку не найдется?

Я остановился. На вид девчушке было лет тринадцать-четырнадцать; она была в коротенькой обтягивающей юбчонке, без чулок. Голые ноги бросались в глаза своей белизной, а из-под короткой черной маечки вызывающе проглядывала талия с пупком. Глаза на бледном лице были в обводах косметики, а густо размалеванный помадой рот смотрелся эдакой алой раной. Несмотря на туфли со шпильками, ее рост можно было назвать лишь средним, да и то с натяжкой. Каштановые растрепанные волосы частично закрывали лицо. Девчушка, развязно согнув в колене ногу, прислонилась к кирпичной стене. Темнота вокруг нее плыла пятнами, как будто она стояла под залитым лунным светом деревом, ветви которого медленно шевелил ночной ветерок. Девочка казалась странно знакомой: так бывает знакомой детская фотография, на которой угадываются черты женщины, выросшей из ребенка. Как будто я вначале увидел женщину, а теперь в ней проступал ребенок, которым она когда-то была.