– А знаешь, мы можем дать тебе выбор, – крокодильи глаза внимательно наблюдали за мной. Сейчас они особенно напоминали глаза рептилии.

– Какой? Как подохнуть? Не все ли равно?

– Нет. Если ты согласишься сесть в тюрьму, останешься жив.

Внутри меня потеплело. Почему бы и нет? Из тюрьмы рано или поздно выходят.

– С удовольствием! – сказал я.

– На пожизненное.

– Пожизненное? – протянул я после долгого замешательства.

– Обязательно. Тогда есть гарантия, что ты будешь молчать.

– Не понимаю, чего ради? – Я лихорадочно пытался сообразить, что лучше – смерть или пожизненное?

– Ради того, чтобы мы достали тебя оттуда, когда все, что ты видел, станет уже неактуальным.

– И когда это произойдет?

– Примерно через год.

– Сажайте, – с облегчением сказал я.

В тот момент мне и в голову не пришло, зачем сажать человека в тюрьму, когда его с таким же успехом можно продержать где-нибудь взаперти? Год – не десять лет. Но они хорошо все просчитали. Они прекрасно понимали, что если человеку на краю могилы вместо смерти неожиданно предлагают жизнь, в общем-то на не особо обременительных условиях, он не станет вникать в тонкости. В подобные моменты совсем не до этого. К тому же выбор ограничен.

Сидеть предстояло во французской тюрьме. Это был большой плюс, поскольку условия в ней были лучше условий российских тюрем, если верить адвокату, который летел во Францию вместе со мной. Разумеется, не для того чтобы спасать меня. Его послали контролировать процесс, следить за тем, чтобы дело двигалось в нужном русле, а также чтобы я не пошел на попятный и не наделал еще каких-нибудь глупостей.

– Не дрейфь, парень, – похлопал он меня по спине, когда нас везли в «Шереметьево». – Посадим тебя по первому разряду. Преступление что надо, к тому же еще без душка, свежее. Так что там, во Франции, на тебя очень злы.

Преступление действительно было что надо: какой-то русский псих, иначе не назвать, за один час умудрился раскроить бутылкой голову бармену, изнасиловать несовершеннолетнюю, сбить на угнанной машине двух пешеходов, оба потом умерли в больнице, и застрелить полицейского, который пытался его задержать. Мы с Железо тоже были не ангелы, но этот парень совсем не имел тормозов. Рекордсмен! Он переплюнул даже нас. За час совершил четыре тяжелых преступления. От чего так понесло этого подонка? От скуки? Сытости? Героина? Мне было не понять. И где он теперь? Последний вопрос, напрашивающийся сам собой, я проигнорировал, как выяснилось впоследствии, зря. Но в данный момент мне было не до этого – уж больно увесистым оказался пакет моих преступлений, и от этого возникло сомнение иного рода – как при таком положении дел меня смогут вытащить обратно на свободу? Я спросил об этом у адвоката.

– Не беспокойся, – сказал он. – В этом деле полно следственных ошибок. Когда понадобится, они всплывут. Кроме того, мы предоставим следствию настоящего преступника. В судебной практике довольно часто встречаются факты, когда наказание несут невинные люди. А потом их оправдывают. Главное, все отрицай. Чтобы потом тебя не спросили, почему ты признал вину. А посадят тебя и без признания.

Судебный процесс проходил в Лионе, по месту совершения преступления. Он был недолгим. Какой-нибудь час. Я отвечал на вопросы через переводчика. Судьба развлекалась. Я был преступником у себя на родине, а судили меня во Франции, за чужие грехи. Потом мне сказали, чтобы я встал. Судья долго читал какую-то бумагу, а когда закончил, адвокат мигнул в мою сторону желтым, как у Багдадского вора, глазом и произнес:

– Поздравляю. Пожизненное.

Еще бы руку мне пожал! Больше я его не видел. Прежде чем два полицейских вывели меня в служебное помещение, я окинул взглядом зал. Сквозь его большие окна падали внутрь солнечные лучи прямо на стол судье, который не ушел из зала, а о чем-то беседовал с прокурором. Я понимал, что, несмотря на весь этот спектакль, выйду из тюрьмы через год. Но все равно на короткий миг во мне колыхнулось чувство, похожее на панику, и мне захотелось произнести: «Мама!» Можно себе представить, что испытывает человек, которого на самом деле, без дураков, только что приговорили к пожизненному заключению!

Через неделю меня отправили под Бельвиль, небольшой городок на востоке Франции. Я должен был отбывать срок в местной тюрьме.

Автобус, не спеша, полз по холмам. Я смотрел через зарешеченные окна на незнакомый пейзаж. Слева тянулась железная дорога, справа временами мелькала стальная лента реки, а за ней какие-то постройки. Нас было шестеро в автобусе. Осужденный на пожизненное заключение только я один. Через некоторое время слева проплыл какой-то городишко, видимо, это был Бельвиль. Автобус свернул к реке.

Тюрьма оказалась старой, переделанной из бывшей крепости, она стояла едва не на самом берегу реки. Во дворе меня сразу же отделили от остальных и под любопытными взглядами повели в левое крыло.

Через час, помытый, обритый наголо и одетый в синюю хлопчатобумажную робу, я стоял перед полным господином в темно-синем элегантном костюме. Господин сосал пустую трубку и сверлил меня круглыми навыкате глазами, словно пытаясь определить, что я за фрукт. Потом он посмотрел на русско-французский словарь, единственную вещь, которую я привез с собой, и усмехнулся.

– Это все, что тебе надо в новой жизни? – спросил он на английском.

– Да!

Господин покачал головой:

– Иные приезжают с большими чемоданами, надеясь устроиться с комфортом. Они полагают, что там, куда они отправятся, барахло, так необходимое им в прошлой жизни, может оказаться полезным. Глупцы, они отправляются в Вечность. А это такая вещь, которая в конце концов забирает тебя всего без остатка.

– Откуда вам это известно? – спросил я.

– Я заведую этой тюрьмой двадцать пять лет. Счастливого пути, арестант!

Потом меня отвели в камеру, которая находилась в башне. Надзиратель произнес несколько длинных фраз на французском и запер за мной дверь. Некоторое время я стоял, рассматривая тесное помещение: кровать, стол, стул, полка, открытый санузел с душем и умывальник, – потом подошел к окну. Из узкого окна, если задрать голову, был виден кусок неба и фрагмент стены со старой разрушающейся кладкой и еще кусок мощенного булыжником плаца, это если прижаться лицом к решетке и сильно скосить глаза влево. Осмотрев все это, я усмехнулся.

– Вечность! Какое громкое и не соответствующее действительности слово. Какая к черту Вечность! Тараканий угол.

И только много позже мне пришлось убедиться, что начальник тюрьмы упомянул о Вечности не ради красивого словца. Это действительно была Вечность, но совсем другая. Она простиралась по обратную сторону пространства и уходила в бесконечность того, чего мы не замечаем в повседневной жизни: запахи, звуки, шорохи, оттенки неба, заката и ночи, мельчайшие контуры кладки и изящные линии случайно занесенного ветром в окно пожелтевшего листа. Все вышеперечисленное, в свою очередь, делилось на более мелкие детали, а затем на еще более мелкие. И так до бесконечности. Это всего лишь вопрос времени, которое ты уделяешь незначительному.