Размышляя об этом теперь, он подумал, что именно молодость Ниалла стала причиной столь явной неприязни. Маленькому Ронану зрелище отца, у которого вся жизнь была впереди, казалось ретроспективно жутким. Как будто у Ниалла на фотографии оставалось еще много вариантов, и любое его решение могло привести к тому, что он не стал бы их отцом.

Но теперь Ронан достиг возраста Ниалла на фотографии, и их отец уже принял все возможные решения, и они привели к тому, что он погиб.

Ронан вытащил снимок и снова на него посмотрел.

На Ниалле была кожаная куртка с поднятым воротником. Белый свитер. Кожаные браслеты на запястьях – он перестал носить их, раньше чем родился Ронан, и странно было думать, что Ронан теперь тоже их носил, хотя и не помнил этой подробности. У молодого Ниалла были длинные вьющиеся волосы, почти до плеч. Энергичное и свирепое выражение лица. Молодой и такой живой, живой…

Ронану не было неприятно смотреть на отца. Даже наоборот. Он получил кое-что, чего не ожидал: ответ.

Вовсе не лицо Ронана смотрело на него из машины возле сгоревшего отеля. Это было лицо Ниалла.

Джордан много работала в музеях. Дополнительное образование. Гарантия занятости. Тест на адекват. По крайней мере два раза в неделю она присоединялась к местным студентам художественных факультетов, которые отправлялись в галереи, чтобы учиться, снимая копии. На несколько часов она сама становилась подделкой: Джордан выглядела точь-в-точь как другие молодые художники, работавшие в музеях, тогда как в реальности ничуть на них не походила.

В Вашингтоне был неплохой выбор в плане музеев. Розоватая Национальная портретная галерея. Застенчиво неуютный Ренвик. Хаотически цветной Музей африканского искусства. Художественный музей Двух Америк и Институт мексиканской культуры, с их прекрасной индейской керамикой. Прелестный парк Дамбартон-Оукс. Национальный музей женщин в искусстве, откуда Хеннесси однажды выдворили за скандал (так что теперь никто из них не мог туда сунуться). Кригер и Филиппс, Хилвуд и Хиршхорн. И так далее. Фаворитом Джордан был маленький холодный музей Фриера с его маленькой коллекцией, давным-давно собранной человеком, у которого на первом месте стояло сердце, а на втором разум. Джордан и Хеннесси условились: Джордан не работает в соседнем музее Сэклера, а Хеннесси – в музее Фриера.

Хоть что-то, по крайней мере, у них отличалось.

Но тем утром – поскольку она не желала выдавать подлинные черты своей натуры, – Джордан направилась в Национальную художественную галерею. Это было большое красивое здание с высоченными потолками, массивной лепниной и неяркими стенами, на фоне которых блистали позолоченные сокровища. Там всегда толпились студенты и школьники, делавшие наброски; в некоторых залах стояли тяжелые, большие мольберты для заезжих художников. Фальсификатор мог работать в самом центре музея, не боясь привлечь общее внимание.

Джордан взглянула на часы. Она слегка запоздала. Хеннесси утверждала, что опоздать на встречу значит продемонстрировать агрессию. Все равно, что залезть в чужой карман и вытащить бумажник. Прислониться к чужой машине и слить бензин, глядя хозяину в глаза. Ну или как ехать по Вашингтону в час пик. Хеннесси тогда ответила, что в своем несогласии они вполне согласны.

Джордан взглянула на человека в другом конце зала, изучавшего мраморную статую. Он стоял к ней спиной, и его серый костюм был непримечателен и анонимен, но, тем не менее, она не сомневалась, что узнала осанку и вьющиеся темные волосы. Сцена выглядела весьма художественно – между колонн лился свет, всё казалось коричневым, черным и белым. Получилась бы красивая картина, если бы она писала оригиналы.

– Я слышала, вы сын дьявола, – заявила она.

Диклан Линч не повернул головы при ее приближении, но она увидела, как на его губах появилась сдержанная улыбка. Он ответил:

– Это правда.

Хватило нескольких щелчков мышки, чтобы выяснить, что он – старший сын Ниалла Линча, создателя «Темной леди». Джордан не стремилась узнать о нем побольше. В общем, она просто желала знать, чего ожидать от этого добропорядочного свидания. На фотографиях, которые нашла Джордан – в интернет-архивах частной школы, на заднем плане политических новостей, на изящных снимках с открытия художественных выставок – он выглядел скучно и непримечательно. «Портрет темноволосого юноши». Ничто не напоминало ей о мимолетной привлекательности, которой Диклан обладал на Волшебном базаре; возможно, общая атмосфера той ночи придала ему обаяния. Это будет неприятная повинность, подумала она. Вполне приемлемая и переносимая, если в итоге им удастся залезть к нему в карман и выудить бумажник, но, тем не менее, рутина. Как ни странно, Джордан испытала облегчение. Так было лучше.

Она осторожно подошла к нему. Диклан оказался не таким скучным на вид, как подсказывали фотографии и память. Джордан уже забыла, что он красив. Странно. От него пахло чем-то ненавязчиво мужским, легким и незнакомым – скорее, ароматическим маслом, чем духами. Джордан полуосознанно припомнила всех незнакомцев, с которыми занималась любовью, – незнакомцев, которые имели приятный запах, никогда ей больше не встречавшийся, запах, который в ее памяти вечно принадлежал только им.

– Я немного почитала о тебе в Интернете после нашей последней встречи.

– Какое совпадение, – сказал Диклан, по-прежнему не сводя глаз со статуи, – я тоже. Если не ошибаюсь, ты выросла в Лондоне.

Что мог найти человек, который искал в Сети информацию о Джордан Хеннесси? Ее мать, героиню печальной истории, такой типичной, что она казалась, скорее, не трагедией, а вполне логичной последовательностью событий. Гениальная, но неуравновешенная художница, жизнь безвременно оборвалась, картины внезапно сделались очень дорогими. Хеннесси выросла с ней в Лондоне и говорила с лондонским акцентом – следовательно, он был у Джордан и прочих девочек.

– Я выросла везде. А ты, если не ошибаюсь, в детстве жил на западе.

– Я родился взрослым, – вежливо ответил он.

– Я читала про твоего отца. Очень печально.

– Я читал про твою мать. Аналогично.

Впрочем, трагедия Хеннесси не имела отношения к Джордан. Она сказала:

– Ну, всё лучше, чем убийство. Мама сама была виновата.

– Некоторые наверняка считают, – заметил Диклан, – что мой отец тоже был сам виноват. М-м… искусство и жестокость.

Он наконец повернулся и посмотрел на ее губы. Она как раз успела заметить это – и почувствовать сильный, неожиданный и приятный жар, – а потом Диклан сказал:

– Погуляем и побеседуем?

Хеннесси бы возненавидела его.

Но Хеннесси тут не было.

Они принялись бродить по музею. В этом утреннем блуждании по залам, где были только школьники, пенсионеры и местные, ощущались свобода и новизна. Для человека, который в норме не спит всю ночь, время до полудня течет иначе.