Они позволили себе застрять в паутине очереди на временную выставку Мане.

Диклан сказал:

– Я не думал, что ты позвонишь.

– Я тоже не думала, мистер Линч.

– Кстати, чуть не забыл, – он полез в карман и пояснил: – Я тебе кое-что принес.

Джордан стало неловко. Он вел себя как на настоящем свидании, а остальные девочки в эту самую минуту забирались к нему в дом.

– Не цветы, надеюсь?

Очередь продвинулась на несколько шагов.

– Дай руку, – сказал Диклан, когда они вновь остановились.

Она протянула руку. Он положил подарок ей на ладонь.

Почти против воли, Джордан была изумлена.

– Это действительно то, что тут написано?!

Он улыбнулся своей кроткой улыбкой.

На ладони у Джордан лежала маленькая скляночка, вроде тех, в каких держат нетривиальную косметику. Внутри была фиолетовая пыльца – так мало, что ее можно было рассмотреть, только наклонив склянку под определенным углом. Надписанный от руки ярлычок гласил: «Тирский пурпур». Легендарный пигмент, который почти невозможно достать. Его извлекали из морских моллюсков, например Purpura lapillus. Моллюскам явно недоставало мотивации; требовалось огромное количество этих тварей, чтобы получить хотя бы немножко тирского пурпура. Джордан не помнила точное число. Тысячи. Тысячи моллюсков.

Очень дорогой подарок.

– Я не могу…

– Не будь занудой, – перебил Диклан. – Ты не представляешь, как трудно было добыть его за такое короткое время.

Джордан не ожидала, что испытает по этому поводу столь противоречивые чувства. Сегодня всё, предположительно, было не всерьез. Средство для достижения цели. Ненастоящее свидание. Ничего такого, что поставило бы перед ней вопрос: «Нравится ли мне этот человек?»

Она скрыла все сомнения за широкой улыбкой и сунула пузырек в карман.

– Блин. Ладно. Рисуя, я буду произносить твое имя.

– Произнеси его теперь, – предложил Диклан и почти улыбнулся. Почти.

– Диклан, – сказала она и отвела глаза: Джордан почувствовала, что улыбается, и вовсе не той беглой улыбкой, которую обычно себе позволяла. «Блин», – подумала она.

– Джордан, – откликнулся он, пробуя ее имя на вкус, и она удивленно моргнула.

Но, разумеется, он должен был называть ее по имени. Он явился к ней не из мира подделок и взаимных претензий, мира, где она представлялась Хеннесси. Он поискал в Сети и нашел полное имя: Джордан Хеннесси.

В норме она поправляла собеседника. Говорила: нет, просто Хеннесси – потому что так сказала бы Хеннесси, а они все были ею.

Но Диклана она не поправила.

Выставка Мане была под завязку забита публикой, и на выходе Диклан и Джордан на минуту застряли в дверях. Их касались чужие пиджаки, чьи-то сумочки толкали в спину. Джордан и Диклана прижало друг к другу. На мгновение он посмотрел на нее, а она на него – и увидела яркий интерес в его глазах, и поняла, что он увидел то же самое. Потом они выбрались из зала, и к Джордан вновь вернулась самоуверенная манера, а Диклан надел маску скучного официального спокойствия.

Наконец они оказались в зале номер 70, перед «Улицей в Венеции» – картиной, копию которой она рисовала в присутствии стольких людей на Волшебном базаре.

Вокруг них, как хаотические шестеренки, двигались люди. Джордан провела столько времени в этом зале, копируя «Улицу в Венеции», что теперь все картины казались ей старыми друзьями. В конце концов она сказала:

– Когда я впервые пошла посмотреть на Сарджента в музее, я не знала, в каком зале искать. Он родился в Америке – значит, американский зал? Жил в Англии – английский зал? Если человек принадлежит двум мирам, теоретически его должно быть проще найти, но, честное слово, то же самое было при жизни Сарджента. Если принадлежишь более чем одному миру, в конце концов перестанешь принадлежать им всем.

Кто она была? Джордан. Хеннесси. Джордан Хеннесси. Обе и никто.

Перед тем как прийти сюда, она мало что рассчитывала отдать, но он подарил ей тирский пурпур. Казалось справедливым, что она, по крайней мере, в обмен должна предложить ему немного правды.

Диклан не отводил взгляда от картины Сарджента. Он задумчиво произнес:

– Когда Сарджент жил в Венеции, то часто останавливался в палаццо Барбаро… Говорят, очень красивое место. Владельцы приходились ему родней, если не ошибаюсь. Ты это знаешь? Не буду утомлять тебя, если знаешь.

– Продолжай.

– Они устраивали художественные выставки и принимали у себя самых известных американских эмигрантов своего времени. Уортон, Джеймс, Уистлер… голова кругом, когда представишь их всех под одной крышей. Но человек, которому принадлежал дом, – Дэниэл Сарджент Кертис, – не был художником. Просто семьянином. Судьей из Бостона. Несколько десятков лет он вел скучную, непримечательную жизнь, пока в один прекрасный день не дал другому судье по морде. Представь того, другого судью. Ему врезал человек, которого никто не запоминал в лицо.

Диклан смолк, как будто задумался, но Джордан поняла, что он сделал это и ради эффекта, позволяя ей впитать слова, которые он только что произнес, прежде чем преподнести новую порцию. Диклану в свое время явно рассказывали немало историй, и он запомнил, как это делается.

Он продолжал:

– Выйдя из тюрьмы, он перевез всю семью в Венецию, купил палаццо Барбаро и до конца жизни не делал буквально ничего другого – только жил и дышал искусством.

Он перевел взгляд на нее. Он был хорошим рассказчиком. Очевидно, ему нравилось, как играли слова, выпускаемые в воздух.

Джордан почувствовала, что они квиты. Ей хотелось спросить, когда же он даст по морде какому-нибудь судье, но вопрос такого рода предполагал изрядную близость, а она и так уже зашла слишком далеко для несерьезного свидания.

– Искусство и жестокость. Это правда?

– Я не такой наивный, как ты думаешь.

– Я не считаю тебя наивным, – ответила Джордан. – По-моему, ты знаешь, что делаешь. Почему у тебя только ботинки интересные?

– А почему ты рисуешь только то, что уже нарисовали другие?

Туше.

У Джордан загудел телефон. Это была Хеннесси. «Всё готово, Тринити за тобой заедет».

– Я… – сказала она, не зная, как закончить.

Он спокойно принял намек.

– Мне всё равно надо на занятия.

Было невозможно представить Диклана на лекции. И на какой? Наверное, что-нибудь про бизнес. Или что-нибудь столь же скучное. Джордан начала понимать его игру; она сама вела такую же, только наоборот.

Пальцы Диклана нащупали лацкан пиджака. Щипком он восстановил острую складку.