Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во дворе замка был припаркован автомобиль жандармерии. Я зашел во двор. Два жандарма, лет пятидесяти и тридцати пяти, стояли перед арсеналом Эмерика, внимательно изучая его содержимое. На них это великолепие явно произвело впечатление, они передавали оружие друг другу, вполголоса обмениваясь замечаниями, наверняка справедливыми, в конце концов, это их работа, и мне пришлось громко поздороваться, чтобы обратить на себя внимание. Когда старший из них повернулся ко мне, я вдруг запаниковал, вспомнив про «штайр-манлихер», но тут же урезонил себя: они, очевидно, впервые видят оружие Эмерика, и у них нет оснований подозревать, что одной единицы хранения тут не хватает, даже двух, считая «смит-и-вессон». Естественно, если они проверят разрешения на ношение оружия, сопоставив с тем, что есть в наличии, может возникнуть недоразумение, но поживем – увидим, как сказано у Экклезиаста, ну или приблизительно так. Я объяснил им, что снимаю бунгало, но счел лишним уточнять, что был хорошо знаком с Эмериком. Мне нечего было волноваться, для них я был мелкой сошкой, заурядным туристом, зачем из-за меня усложнять себе жизнь, им и без того есть чем заняться, Манш – мирный департамент с практически нулевой преступностью, Эмерик рассказывал, что местные жители, уходя на целый день, часто оставляют двери открытыми, что стало теперь большой редкостью даже в сельской местности, короче говоря, они явно ни разу еще не сталкивались с подобными эксцессами.
– А, ну да, бунгало… – отозвался старший, словно вернулся из мира грез, они, судя по всему, вообще забыли о существовании бунгало.
– Мне пора уезжать, – продолжил я, – ничего не поделаешь.
– Да, вам пора уезжать, – отозвался старший, – ничего не поделаешь.
– Вы, наверное, проводите тут отпуск? – вмешался молодой. – Не повезло вам.
Мы все втроем согласно покивали, радуясь столь единодушной оценке ситуации.
– Я сейчас вернусь, – немного странно заявил я, чтобы закончить разговор.
Стоя на пороге, я обернулся: они уже снова погрузились в изучение ружей и карабинов.
В коровнике меня встретило протяжное мычание, тревожное и жалобное; ну, понятно, подумал я, они не доены и не кормлены с самого утра, наверное, их и вчера вечером надо было покормить, я ничего не знал о режиме питания коров.
Я вернулся в замок и подошел к жандармам, замершим перед стойкой с оружием; они, казалось, так и не очнулись от своих тягостных раздумий, скорее всего баллистического и технического характера, прикидывая, возможно, что, если все местные фермеры так прекрасно вооружены, им придется несладко в случае серьезных беспорядков. Я проинформировал их о состоянии коров.
– А, ну да, коровы, – скорбно проговорил старший, – что же делать с коровами?
Мне откуда знать, может, покормить их или позвать кого-то, кто умеет это делать, это их проблемы, я-то тут при чем.
– Ну все, я поехал, – продолжал я.
– Да, конечно, поезжайте, – поддакнул младший, как будто это само собой разумелось, как будто он даже обрадовался моему отъезду. Ну, так я и думал, зачем нам лишние проблемы, казалось, говорил мне жандарм, у них наверняка голова шла кругом от масштаба событий, и, кроме того, они понимали, как въедливо будет полицейское начальство изучать их рапорт об «аристократе, павшем в борьбе за дело крестьянства», как его уже назвали в некоторых газетах, так что я направился к своему «мерседесу», не обменявшись с ними больше ни единым словом.
У меня уже не осталось сил на поиски в интернете нового пристанища, особенно под аккомпанемент жалобного мычания, у меня вообще ни на что не осталось сил, я проехал несколько километров наугад, почти в полной отключке, бросив остатки своих перцептивных способностей на поиск отеля. Первой мне попалась «Гостиница на заливе», я даже не обратил внимания на название деревни, хозяин позже сообщил, что мы находимся в Реневиль-сюр-Мер. Два дня я провалялся в прострации у себя в номере, аккуратно принимая капторикс, но мне так и не удалось встать, умыться и даже разобрать чемодан. Думать о будущем я был не в состоянии, впрочем, о прошлом тоже, да и о настоящем не особенно, но главную проблему составляло ближайшее будущее. Чтобы хозяин гостиницы не встревожился, я сказал, что, будучи другом одного из фермеров, убитых на демонстрации, я стал очевидцем этих событий. Его довольно любезное лицо мгновенно омрачилось; очевидно, как и все местные жители, он принял сторону фермеров. «Я считаю, они правильно поступили! – решительно заявил он. – Сколько можно терпеть, есть неприемлемые вещи, на которые рано или поздно надо реагировать…» Я был совершенно не склонен ему возражать, тем более что в глубине души с ним согласился.
К вечеру следующего дня я все-таки встал, чтобы что-нибудь съесть. На выезде из деревни я обнаружил маленький ресторанчик «У Маривон». Слух о нашей дружбе с месье д’Аркуром уже явно разошелся по округе, так что хозяйка приняла меня уважительно и благосклонно, несколько раз обеспокоенно справившись, не надо ли мне еще чего-нибудь, не беспокоят ли меня сквозняки, и так далее. Народу тут было немного, в основном местные крестьяне, пившие белое вино у барной стойки, еду заказал только я. Время от времени они тихо переговаривались, я несколько раз разобрал слово «спецназ», произнесенное гневным тоном. Вокруг меня в этом кафе царила странная, какая-то дореволюционная атмосфера, словно 1789 год лишь слегка задел его, мне показалось, что вот-вот какой-нибудь крестьянин назовет Эмерика «наш господин».
На следующий день я отправился в Кутанс, утопавший в таком тумане, что шпили собора, надо сказать весьма элегантного, еле угадывались, город в целом оказался мирным, зеленым и красивым. Я купил в киоске «Фигаро» и раскрыл его, сев в «Таверне дю парви», большом ресторане прямо на соборной площади, который оказался к тому же и отелем, обставленным в стиле начала века, с деревянными креслами, обитыми кожей, и светильниками ар-нуво, – судя по всему, я попал в the place to be Кутанса. Я пытался найти аналитический обзор событий или, по крайней мере, официальную позицию республиканцев[30], но ничего такого не обнаружил, зато подробная статья была посвящена Эмерику, похороны которого состоялись накануне, отпевали его в соборе Байё в присутствии «многочисленной толпы скорбящих», уточняла газета. Подзаголовок «Трагический конец великого французского рода» показался мне чрезмерным, все-таки у Эмерика остались две сестры, но, может быть, дело было в наследовании дворянских титулов – в этом я ничего не смыслю.
Я нашел интернет-кафе в соседнем квартале, им заправляли два араба, похожие как две капли воды, наверное близнецы, их салафитский прикид был настолько вызывающим, что они, скорее всего, были безвредны. Я нафантазировал себе, что они неженаты и живут вместе или, может быть, женаты на двойняшках и живут через стенку, ну, какие-то такие отношения.
Сайтов было хоть отбавляй, теперь сайты создаются по любому поводу, я нашел свое счастье на aristocrates.org или, возможно, на noblesse.net, уже не помню. Я знал, что Эмерик происходил из древнего рода, но понятия не имел, до какой степени древнего, и, надо сказать, был впечатлен. Основателем династии являлся некий Бернар Датчанин, сподвижник Роллона, вождя викингов, который в 911 году получил во владение Нормандию согласно договору, заключенному в Сен-Клер-сюр-Эпте. Впоследствии братья Эрран, Робер и Анктиль д’Аркур сражались в Англии бок о бок с Вильгельмом Завоевателем. В награду они получили обширные земли по обе стороны Ла-Манша и, соответственно, испытали некоторые затруднения при выборе позиции во время англо-французской войны; в итоге они остановились на Капетингах, отринув Плантагенетов, в общем, за исключением Годфруа д’Аркура по прозвищу Хромой, сыгравшего довольно неоднозначную роль в сороковых годах четырнадцатого века, за что он и был раскритикован Шатобрианом с присущим тому пафосом, – не считая его, все они стали верными слугами французской короны, подарив стране немереное количество послов, прелатов и военачальников. Но все же оставалась еще и английская ветвь, девиз которой «Наступят добрые времена» не очень соответствовал обстоятельствам. Внезапная смерть Эмерика в открытом кузове пикапа «ниссан-навара», на мой взгляд, противоречила, но в то же время вполне отвечала предназначению его семейства. Интересно, что сказал бы его отец; он умер с оружием в руках, встав на защиту французского крестьянства, что издавна являлось миссией дворян; с другой стороны, он совершил самоубийство, что никак не походило на кончину рыцаря-христианина; было бы предпочтительней в конечном счете, чтобы он отправил к праотцам пару-тройку спецназовцев.