— Товарищ министра внутренних дел Дурново прислал мне экспресс о вашем поручении, господин Лыков. Власть просит нас о привлечении наших прихожан к охранению особы государя в предстоящей коронации. Так?

— Так.

— Мы обещаем выставить пять тысяч отборных людей, трезвого поведения и верноподданнического образа мыслей. Списки уже составлены, назначены сотники и десятские, сейчас мы делим улицы между отрядами. Здесь не будет загвоздки. Меня коробит другое. Одну руку вы протягиваете за помощью, а второй бьёте нас наотмашь. Как это понимать?

— Прошу пояснить вашу мысль, господин Морозов.

— Я имею в виду убийство неизвестными в конце прошлого года мануфактур-советника Крестовникова, и полное бездействие при этом московской полиции. Алексей Константинович — почтенный человек и добрый семьянин, совладелец «Фабрично-торгового товарищества братьев Крестовниковых». Был одним из самых выдающихся деятелей Рогожской общины, моим ближайшим помощником. Благотворитель, библиофил, учился в Германии и Англии. Такие купцы — цвет общества. Двадцатого декабря он был найден у себя в конторе с проломленным виском. Полиция осмотрела — и составила протокол о несчастном случае! Будто бы, Алексей Константиныч убился сам, неловко упав и ударившись головой об камин. Детский лепет! Я приехал в последний момент и заставил пристава переписать протокол, вставив туда фразу о подозрении на убийство. Так на другой день бумага опять была переделана! Несчастный случай и ничего более! Я встречался с обер-полицмейстером, но ничего изменить не сумел. Дело закрыто, убийцы остались безнаказанными. Это возмутительно! Вы — столичный чиновник, занимаетесь коронацией; для здешних недотёп, стало быть, являетесь в некотором роде начальством. Вот и сделайте что-нибудь для восстановления в общине доверия к власти! Тогда нам будет легче помогать вам.

— Были ли в кабинете Крестовникова следы обыска, похищены ли деньги и ценности?

— Сын и вдова покойного заявили, что всё на месте. Даже братья Алексея Константиновича — а это богатые и влиятельные люди — отказались инициировать расследование. Все словно сговорились замалчивать эту очень подозрительную смерть!

— Господин Морозов! Возможно, вы только что сообщили мне весьма важные сведения. Дело в том, что я приехал в Москву не по делам коронации. Она назначена на начало мая, время подготовиться ещё есть. В апреле я приеду снова и останусь у вас безвылазно до самого окончания торжеств. Пока же мы с Павлом Афанасьевичем Благово — полагаю, вы его помните — выполняем секретное августейшее поручение. Мы ищем убийцу Макова.

— Макова? — опешил фабрикант. — Да он же сам застрелился!

— Была произведена инсценировка. Заметьте, как и, возможно, в случае с Крестовниковым. Чтобы усыпить бдительность преступников и не возбуждать излишних толков, государь приказал объявить о самоубийстве бывшего министра. Ведётся негласное следствие. Мы подозреваем в совершении злодейства некоего Рупейто-Дубяго. Это бывший офицер, бывший агент Третьего отделения и большой мерзавец. По обнаруженным его письмам, он собирался убить и ограбить у вас в Москве какого-то купца-рогожца. Не вашего ли Крестовникова? Сегодня у меня встречи с обер-полицмейстером генералом Козловым и начальником сыскной полиции надворным советником Эффенбахом. Я поинтересуюсь у них этим делом. В какой части проживал покойный?

— В Пятницкой, во втором участке.

— Ваш рассказ, тем не менее, выглядит странным. Почему тревогу по поводу возможной насильственной смерти Крестовникова бьёте только вы, посторонний ему человек? А сын, вдова и братья молчат?

— Я… я не знаю.

— Разгадка убийства — или несчастного случая, если права полиция — в ответе на этот вопрос. Как только я узнаю ответ — тот час же сообщу его вам.

— Буду весьма признателен, господин Лыков. Я помню, что вы с Благово умеете находить ответы на вопросы.

— Могу ли я рассчитывать на содействие в расследовании господина Горсткина?

— Полностью и безусловно; я распоряжусь.

— Честь имею!

С Рогожского кладбища Лыков поехал на Тверской бульвар, 22, в канцелярию московского обер-полицмейстера. Доложился секретарю и был тут же допущен в кабинет. Козлов, моложавый свитский генерал с залысиной и смешными длинными усами, торчащими в стороны, словно стрелки часов, принял гостя радушно. Они познакомились три года назад. Тогда Алексей на потеху обер-полицмейстеру порвал кандалы легендарного Тунгуса — первого силача среди уголовного мира империи. Род Козловых — старинный нижегородский, известный с 16-го века, что ещё более сблизило генерала и титулярного советника.

— Здравствуйте, Александр Александрович. Вот, прибыл опять под вашу юрисдикцию.

— Рад, Алексей, весьма рад! Как, силушки не убыло?

— Вроде, нет.

— Сколько сейчас поднимаешь?

— До двадцати семи пудов догнал.

— Экий молодец! Завязал бы ещё что-нибудь для нашего музеума.

— Дела бы сначала поделать, ваше превосходительство.

Козлов сразу посерьёзнел.

— Да, уж эти мне дела… Я извещён, Алексей Николаич, что ты занят розысками убийц несчастного Макова. И что эти злодеи, возможно, порешили кого-то и у меня в Москве. Так?

— Да. Возможно, этой жертвою является купец Крестовников.

— Тот, что убился в конце прошлого года?

— Арсений Морозов сейчас убеждал меня, что это не было несчастным случаем. И что полиция ведёт себя в этом деле недобросовестно.

Генерал смутился, стал перебирать на столе какие-то бумаги, потом буркнул:

— Ты вот что, Алексей Николаич… Поговори об данном случае с Эффенбахом. Он тебе всё объяснит. А ко мне потом заглянешь, ежели останутся сомнения.

Лыков понял, что дальнейшие расспросы бесполезны, и откланялся. В дежурных полицейских санках он полетел на Мясницкую, где в доме 3/5 помещалось секретно-розыскное отделение при канцелярии обер-полицмейстера — московская сыскная полиция. Заведующий отделением был ему так же хорошо знаком — в 80-м году вместе арестовывали знаменитого убийцу Сашку-Цирюльника.

— Здорово, Лыков! — приветствовал гостя на пороге красавец с элегантными гусарским усами.

— Здорово, Эффенбах! Слыхал уже? Поступаешь в моё распоряжение. Достукался: меня командировали улучшить работу московского сыска.

Эффенбах загоготал, усадил Алексея на диван и велел принести чаю с ромом. Когда секретарь поставил поднос и удалился, сразу сдвинул брови:

— Ну, а теперь взаправду: почто приехал?

Лыков не спеша, во всех подробностях описал расследуемое им дело, рассказал о единственной здешней зацепке — некоей Маньке-Контузии, и передал беседы с Морозовым и Козловым о загадочной смерти купца Крестовникова. Эффенбах молча выслушал, потом произнёс: