– О, а он-то что тут делает? – негромко заметил Гюнтер.

– Ты его знаешь? – поинтересовалась Ингрид. По старой привычке она старалась держать в памяти имена и титулы, но в городе то и дело появлялись новые лица – двор притягивал благородных и одаренных со всех краев огромной страны.

– Свен Косматый.

– Золотые прииски?

– Да. И красавица-жена, из-за которой до замужества передралось полгорода, – Гюнтер хмыкнул. – Самое смешное, что она действительно не делает ничего, чтобы специально завлечь мужчин. Просто они почему-то теряют головы.

– И ты? – поддела Гудрун.

– Нет, она моя дальняя родственница. Мы росли вместе, до университета, конечно. Но… это все равно, что всерьез увлечься сестрой. Потому-то я и говорю, что…

Он осекся, когда Свен, оглядев зал, направился прямиком к их столу. Любопытно. Зачем ему влезать в разговор семерых уже изрядно подвыпивших гвардейцев?

– Ты! – сказал Свен, указывая пальцем на Гюнтера. – Встань и ответь за оскорбление моей чести!

За столом зароптали. Что бы там ни творилось между двумя, начинать разговор подобным образом – вопиющая дерзость, за которой неминуемо следовал поединок.

– Встать-то я могу, – пожал плечами Гюнтер. – И всегда готов ответить, если нанес оскорбление умышленно или невольно. Но третьего дня, когда мы прощались…

– Тогда я не знал, что ты ходишь в мой дом с грязными мыслями!

Гюнтер на миг остолбенел, потом расхохотался:

– Мне слишком дорога собственная жена, чтобы заглядываться на чужих. И, зная твою супругу, я скорее поверю, что на солнце появятся пятна, чем в то, что она нанесет тебе оскорбление.

– Ложь, наглая, беззастенчивая ложь! Ты привык иметь дело со шлюхами вроде этих девок, – он кивнул в сторону Ингрид, – и со всеми обходишься так же!

Гюнтер вспыхнул. Ингрид накрыла его руку ладонью. Неторопливо поднялась.

– Не знаю, что там произошло между ним и твоей женой, но, прежде чем вы продолжите это выяснять, тебе придется ответить за свои слова телом, или мечом, или Даром.

То есть в поединке. Голыми руками или на клинках – Ингрид было все равно. Даром Косматый, естественно, воспользоваться не мог. Пусть скажет спасибо, что его вызвали по всем правилам и вообще дали возможность выбора, а не шмякнули о стену со всей дури или, еще проще, не остановили сердце – и доказывай потом у престола Творца, что не имел в виду ничего дурного, обзывая шлюхами незнакомых женщин.

У Косматого отвисла челюсть. Вызова от нее он явно не ожидал. Ну да. У благородных же женщины не сражаются на равных с мужчинами.

– Я не дерусь с женщинами, – выдавил он наконец.

– То есть мести языком ты можешь. А как отвечать за свои слова – так я из шлюхи сразу становлюсь «женщиной»? – нарочито мягко поинтересовалась Ингрид.

Наверное, если бы она с утра не разозлилась на Эрика, сейчас не стала бы влезать, Гюнтер не из тех, кто позволяет обижать своих друзей, а такие, как Свен, ему на один зуб. Но, признаться, ее за сегодня успели здорово утомить мужчины, которые сперва брякнут, потом подумают, что именно сказали. Хотя Косматый мог еще взять свои слова обратно, если действительно не хотел сражаться именно с ней. Пока все полагающиеся обычаем фразы не прозвучали, можно принести извинения и предотвратить поединок, не потеряв лица.

– Я не дерусь с женщинами, даже если они…

– Довольно. – Гюнтер встал. – Ты оскорбил не только мою подругу, назвав непотребной девкой, но и мою родственницу, свою жену, обвинив ее в неверности. Даром, телом или мечом?

– Если в тебе осталось хоть подобие мужчины, ты не будешь пользоваться Даром, чтобы поединок был честным.

Ингрид не удержалась от смеха, да и остальные за столом расхохотались так, что, кажется, дрогнули стены.

– По уложению, ты можешь выставить вместо себя одаренного, – сказал Гюнтер, отсмеявшись. – Но чтобы всерьез уравнять шансы, мне пришлось бы сначала снять с себя голову, ибо твоя совершенно пуста. Жаль, что за моей родственницей не смогли дать достаточно большое приданое, чтобы найти ей мужа получше.

Свен побагровел:

– Я, Свен, прозванный Косматым, говорю, что ты нанес оскорбление моему дому, моей жене и мне самому, и пусть мой клинок защитит мою честь, ибо только одному из нас осталось место на этой земле!

Он совсем дурак? Всерьез собирается драться с Гюнтером до смерти одного из поединщиков? Ингрид припомнила все, что успела услышать об этом типе. Похоже, что и в самом деле дурак. Гюнтер мог бы не утруждаться поединком и взяться за плетения, просто спалив наглеца на месте. И никто бы разбираться не стал, сколько бы родня ни жаловалась. Не иначе ради родственницы старается. Просто пришибить дурака – потом начнут языки чесать все кому не лень. А так – Творец скажет свое слово, даровав победу тому, кто прав.

Гюнтер усмехнулся:

– Хорошо. Я, Гюнтер, прозванный Рыжим, говорю, что ты оскорбил меня, мою родственницу и мою подругу, и готов защищать свою и их честь мечом, чтобы только одному из нас осталось место на этой земле. И пусть Творец будет на стороне правого.

– Пусть Творец будет на стороне правого.

Остальные уже растаскивали столы, теснились к стенам, освобождая место. Хозяин заложил засов на двери, чтобы внезапно вошедший гость не отвлек поединщиков или, того хуже, сам случайно не угодил под клинок.

Двое на миг замерли, поклонились друг другу, а дальше все произошло быстро – Свен рванулся, видимо, решив взять силой и скоростью, Гюнтер ушел от удара, взмахнул клинком, позволил принять противнику его на лезвие. Меч гвардейца скользнул по металлу вперед и вонзился Косматому в горло.

Но вместо того, чтобы поклониться и уйти, ибо Творец сказал свое слово, мордовороты, явившиеся с покойным, разом бросились на победителя.

– Сам! – рыкнул Гюнтер прежде, чем успели окончательно свиться полдюжины плетений, ибо безучастно смотреть на этакое безобразие никто не собирался.

Ингрид распустила нити – сам так сам. Еще через полминуты на полу лежало два тела. Гюнтер провел пальцами по щеке – целительное плетение остановило кровь и стянуло края раны. Шрамы украшают мужчину, но в гвардии не станут держать человека с испорченным лицом.

– Посылай за стражей, – сказал он трактирщику. – И принеси перо и пергамент, вдове я сам напишу.

Снова заскрежетали по полу столы, притихшая было таверна зашумела, возвращаясь к привычной жизни.

– Может, лично родственницу обрадуешь? – хмыкнула Гудрун. – А то потом ей две недели ни к кому нельзя будет выйти, траур.

– Нет, и без того уже мести языком начали. – Гюнтер поморщился. – Узнаю, кто Косматому такую глупость нашептал, – собственноручно прибью.

Ингрид сказала бы, что покойный был достаточно глуп, чтобы и самому придумать. Но, в конце концов, это не ее дело.