В Орде не было человека, которому Бату доверял бы больше. И вот, Субудай стоял на коленях и покрывался испариной от переполняющих его чувств.

Мунгалский полководец помолчал, собираясь с духом, и в конце концов воскликнул:

– Но я не могу биться с духами!

Что?! От удивления Батый привстал на локте и пристально посмотрел на советника. Неужто и он поддался всеобщей панике? Не может быть!

Субудай прочел на лице хана все, что тот успел подумать, и покачал головой:

– Да! Знаю, что не духи отравили воду и напали на наш стан. Но я сам видел.

– Что ты видел?

– Этот урус был на поле совсем один. Мы окружили его, – старый воитель унесся мыслями к тому злосчастному полю у леса и одинокой фигуре, гарцующей в окружении сверкающих молний. – Тут поднялась снежная буря, из нее вышли огромные звери, они рвали нас в клочья. А потом… появились они.

Пока Субудай говорил, Бату поднялся с ковра, медленно прошелся по шатру, оказавшись за спиной тучного советника, и замер там, не сводя глаз с блестящей красной лысины. Когда прозвучали последние слова, в помещении на мгновение повисла тяжелая, удушающая тишина, которую прорезал резкий звук, похожий на свист.

Сабля вылетела из висящих на боку у хана ножен с поразительной скоростью и, описав крутую дугу, опустилась на расписную вазу. Тонкий фарфор раскололся на две половины, а мелкие осколки усыпали ковер колючим нетающим снегом.

Субудай-багатур замер, а когда холодная, острая, как бритва, сталь коснулась шеи, покорно опустил голову. Его жизнь всегда принадлежала хану, независимо от того, как его звали, – Чингисхан, Джучи или Бату. И смерти старый полководец не боялся. Куда больше страданий ему доставляла мысль, что он подвел, разочаровал своего повелителя. Субудай сгорал от стыда. И готов был принять смерть как избавление.

Но следующего взмаха не последовало. Батый постоял немного, рассматривая шею своего слуги и блики огня от жаровни, танцующие на блестящем лезвии, и убрал саблю в ножны.

– Длинный, черный, спать не может, – тихо произнес он, усаживаясь рядом с Субудаем. – Помнишь?

Именитый военачальник не ответил – он все так же продолжал сидеть с опущенной головой, и его единственный глаз неподвижно смотрел на узор ковра. Но не видел его.

– Это тень, – продолжал между тем хан, и в голосе не было слышно ни злобы, ни сомнений. – Я и не заметил, как ты постарел.

Бату встал и посмотрел на советника сверху вниз:

– Разворачивай войско.

Эти слова вывели Субудая из ступора. Он поднял голову и с великим изумлением посмотрел на повелителя.

– Что? Но хан… Все войско?!

– Русские не могут победить нас. А страх может. Все мои воины должны увидеть, что это не духи, а обычные люди, слабые люди. Ступай.

Все еще не веря своим ушам, прославленный военачальник продолжал взирать на молодого хана. Замысел Батыя плохо укладывался в голове, и Субудай никак не мог решить, что делать. Переспросить еще раз, попытаться разубедить, подчиниться?

Однако Бату не собирался оставлять ему выбор. Он холодно глянул в сильно побледневшее круглое лицо и рыкнул:

– Пошел!

На рассвете огромное мунгалское воинство двинулось по толстому льду Оки. Мороз сковал реку так крепко, что похожая на стекло, припорошенная снегом сморозь даже не поскрипывала под многими тысячами ног и копыт.

В такт движению Орды низко рокотал барабан. В его ритмичный гул вплетался писк боевых рожков, а сигнальные флаги то и дело взмывали над колонами, когда предводители туменов отдавали приказы.

– Обоз и заводных коней – к берегу!

– Оставить по одному коню!

– Принять влево!

Батый следил за движением своей армии с высокого холма, окруженный советниками и кэшиктэнами-телохранителями. Татары двигались слаженно и четко, разворачивая боевые порядки. Но кое-где хан замечал, что воины мешкают, задерживаясь, чтобы намазать лбы под шлемами из нагрудных мешочков. Хуже всего было то, что это делали даже сотники. Некоторые отбирали мешочки со снадобьем у подчиненных, гнали их нагайками в строй, а затем украдкой тоже наносили «защиту от духов».

Хан сжал челюсти и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Ничего, главное, чтоб они сражались, а не бежали от врага. И если сейчас им помогает эта дурацкая мазь – пускай.

Перед самой опушкой леса мунгалское войско выровнялось, а на передний край выехали облаченные в тяжелый доспех нукеры.

Субудай проезжал сквозь строй, окидывая бойцов придирчивым взглядом. Он делал так перед каждым сражением. И хотя сегодня глубоко в его душе гнездилась тревога, военачальник этого не показывал. Он не мазал себе лоб шаманским зельем и не просил служителей Тенгри, Аллаха, Христа или других богов возносить за него молитвы, хотя знал, что некоторые военачальники Бату-хана так и сделали. Но Субудай носил почетный титул «багатур» – доблестный воин – и не хотел его пятнать, перекладывая на богов ответственность. Вечное Небо все видит и рассудит по справедливости… Если ему, вообще, будет дело до мелкой человеческой возни.

Полководец оглядел своим единственным, но все еще зорким глазом лесную опушку и поскакал к Бату-хану.

Едва стихла метель, Коловрат с остатками своей дружины, забрав с собой раненых, отступил к небольшой деревянной крепости-погосту, что стояла в паре верст на высокой излучине реки. Защитники давно оставили стены, отступая в сторону Владимира перед надвигающимися полчищами кочевников. Теперь брошенная застава стала убежищем для охотников, погорельцев из соседних деревень и всякого люда, чудом избежавшего смерти от огня и меча и рабства у безбожников, которое было хуже погибели.

Все они уже давно знали о Коловрате и его воинах, умевших малым числом бить супостатов, которым, казалось, невозможно создать преграду. Словно огромный черный зверь в сто тысяч голов, Батый терзал и грабил рязанскую землю, и вот теперь новый воевода со товарищи вырвал у этого зверя из бока такой кусок мяса, что вся махина степного войска развернулась в поисках обидчика.

Когда Евпатий проходил мимо, люди, сняв шапки, кричали ему вслед: «Неистовый! Коловрат! Отомсти поганым!» И смотрели на него как на святого, избранного Духом для исполнения его воли.

Вдруг все обернулись на крик, раздавшийся у них за спинами. Дозорные с северной стороны заставы натягивали луки и готовили мечи, кто-то наступал через лес, ломая ветки и переговариваясь. Ратмир и Коловрат переглянулись, и воевода поднял руку, приказывая лучникам не стрелять без команды. Уже затряслись ёлки на опушке, послышался хруст валежника, тетивы на луках загудели от напряжения, клинки наполовину покинули ножны. Но вместо одетых в стеганые халаты кочевников из леса появились ратники в кольчугах и с рязанским гербом на щитах. Между ними попадались и простые крестьяне в шубах, вооруженные топорами и короткими пиками, и охотники со смертоносными луками, умевшие убить медведя одной стрелой. Собравшиеся по всей округе на зов, они выходили из елового бора и шли брататься с дружиной Коловрата. Ни у кого из них более не было дома, их земля лежала разоренная на многие версты вокруг – только сожженные церкви и воронье, только одно дело осталось – месть за павших друзей, за родные города, бить постылого врага в смертном бою. Нестор благословил пришедших на помощь и с улыбкой обернулся к Ратмиру: