Лицо не разглядеть из-под шелома, метель застит Хоставрулу взор. Обступили воины урусского смельчака, нападают с разных сторон, все достать не могут, валятся мертвыми на снег. Но вот вынимает загадочный ратник второй меч и, вращая смертоносными петлями оба клинка обоюдно, напирает на оробевшего врага, тесня стальным вихрем десяток разом. А за ним ободрившиеся рязанцы ширят пролом в строю, рубятся дружно.

Помрачнело жестокое лицо Хоставрула. За свою наполненную боями жизнь немного он видел воинов, которые бы умели так искусно владеть двумя мечами. Неужели снова он? Все никак не умрет! Значит, нужно помочь ему отправиться в мир духов! Багатур издал громкий гортанный клич, наддал пятками своего вороного красавца-скакуна и ринулся вниз по склону, в самую гущу битвы. Он скакал по заснеженному полю, и воины застывали при виде могучего всадника верхом на храпящем угольно-черном коне, несущегося сквозь метель.

Хоставрул повторил оглушительный клич и поднял в белесое зимнее небо свое оружие – тяжелый кистень на рукояти, украшенной нефритовыми вставками. Воин с двумя клинками оборотился, узнал противника и резко повернул своего каурого навстречу. Оба войска замерли друг против друга и дивились на двух могучих богатырей, изготовившихся к битве.

Один из рязанцев хотел было преградить Хоставрулу дорогу, но великан, не останавливаясь, снес его ударом огромного кистеня и выехал на широкую полосу, усеянную мертвыми телами, что разделяла теперь кочевников и русичей. Рязанский воевода уже ждал его там, тяжело дыша после кровавой сечи и сверкая яростным взглядом из-под маски шелома. Оба клинка в его руках были направлены вниз, и свежая кровь капала с них на снег.

Хоставрул придержал коня и хищно осклабился под кольчужной бармицей, закрывающей лицо, разглядывая соперника:

– Снова ты, урусский волчонок! Я гляжу, ты подрос и стал матерым волком! – обратился он к Коловрату на кипчакском, который оба воина знали.

– Но ничего, я умею охотится на волков! Я на аркане приведу тебя к Бату-хану! Хотя нет, с тебя довольно будет и одной головы на ремне, продетом сквозь уши! – продолжил кочевник, медленно объезжая русича с левой стороны и примериваясь, как лучше нанести удар. Но Коловрат не спускал с него глаз, пылающих местью, и внимательно следил за каждым движением смертоносного кистеня. Евпатий крепко сжал рукоятки мечей и выпрямился в седле.

– У нас в Рязани есть поговорка – не говори гоп, пока не перепрыгнул! – ответил он и пришпорил коня, с грозным ревом кидаясь на ненавистного врага. Но Хоставрул был готов к атаке, с ловкостью барса увернулся он от двух стальных молний, обрушенных на него Коловратом, и вдогонку ударил сам. Шипастый стальной шар размером с человеческую голову пронесся в вершке от затылка Евпатия, и богатыри разъехались вновь. Они кружили друг против друга, и каждый со страшной ненавистью смотрел в глаза сопернику. Татарин злобно хохотнул и крикнул с подлой издевкой:

– А ведь когда пали городские стены, я нашел твою жену, волчонок! Она была сладкой на вкус, как молодая козочка!

И он вновь захохотал, словно сотрясалась окованная сталью гора. Коловрат хотел было что-то ответить, но мгла перед глазами выкрасила все вокруг в багряный цвет. Священная ярость, изливаясь из сердца, наполняла члены неистовой силой. Внезапно словно что-то взорвалось у него в груди и небывалая ясность наступила в кипящем разуме, не существовало ничего более, кроме ненавистного врага и желания его убить. Евпатий бросился на великана, который, словно во сне, медленно поднимал круглый щит, одновременно замахиваясь кистенем. Крупные снежинки зависли в воздухе без движения. Образ жены, обнимающей детей, на короткий миг проявился перед ним, когда он наносил удар.

Изумленный вздох прокатился среди сражавшихся воинов. На их глазах рязанский воевода зарычал как дикий зверь и, не помня себя, кинулся на противника, нарочно ожидавшего атаки. Ударив с невиданной скоростью и силой, он надвое перерубил рукоять кистеня, и не успел еще татарин сообразить, что произошло, как второй меч, описав в воздухе широкий сверкающий круг, обрушился на его шею, попав между шлемом и узорчатым наплечником. Клинок прошел дальше, рассек грудь, выворачивая стальные пластины доспеха, и остановился, только упершись в луку седла. Над полем брани повисла тишина. Тело Хоставрула развалилось надвое, медленно сползло с седла и рухнуло наземь. Шлем, украшенный конским хвостом, откатился в сторону, открывая темное грубое лицо с застывшим выражением изумления и страха.

В тот же миг, воодушевленные русичи издали оглушительный клич и ринулись в атаку с удвоенной силой. «Коловрат! Неистовый!» – кричали они, потрясая оружием, и с этими словами обрушились на строй кочевников. Евпатий же, освободив клинок из тела поверженного великана, осмотрелся по сторонам и направил коня туда, где развевались стяги Батыева войска.

Степняки расступались перед ним, делая пальцами знаки, отгоняющие злых мангусов, и не решаясь вступить в схватку с заколдованным богатырем. Почти не встречая сопротивления, достиг он холма, где, в окружении нукеров, руководили войском татарские сотники. Словно стальной вихрь налетел Коловрат на телохранителей, вставших у него на пути, разметал их в стороны, отсекая руки, а иных разрубая до седла. Вот отлетела отрубленная голова у Батыева тысячника, вот упал знаменосец, выронив древко стяга. Дружным веселым ревом встретили дружинники падение вражьих знамен, но не успевают пробиться к своему воеводе на выручку. Окружили нукеры Евпатия, выставили вперед длинные острые пики, изготовились стрелять из луков в упор.

Но вдруг лошади испуганно захрапели, раздувая ноздри, заплясали под недоуменными седоками. Растерянно крутят головами татары, ничего не могут понять, метель задувает плотными клубами, ни зги не видно. В этот момент огромный зверь с диким ревом выпрыгнул из снежного вихря и разом смял двоих телохранителей вместе с конями. Здоровенный медведь, белый от налипшего снега, встал на задние лапы и обрушился на татарского сотника, который хотел было ударить его саблей, да так и замер в страхе с поднятой рукой. Хозяин рязанских лесов рвал и крушил врагов вокруг себя, при виде его окровавленной оскаленной морды воины кричали от ужаса, а лошади сбрасывали всадников и скакали прочь. Степняки бросились врассыпную, страшась сражаться с противником, на стороне которого бьются и метель, и дикие звери.

Евпатий огляделся – по всему заснеженному полю русичи гнали кочевников, конных и пеших. Тех, кто спасался бегством, настигали стрелы и копья черниговских всадников, тех, кто хотел сопротивляться, рубили рязанские мечи. И среди этого кровавого побоища, сквозь ветер и вьюгу брел, опираясь на посох, невозмутимый седобородый монах, а за ним, словно верный охотничий пес, тяжело переваливался огромный бурый медведь.

Человек шел по мунгалскому лагерю, низко надвинув капюшон. Его лица видно не было, а фигуру скрывал длинный кожаный плащ. Он уверенно ступал в суете большого военного лагеря, бросая по сторонам быстрые цепкие взгляды.

Воины занимались своими делами: обтирали и переседлывали лошадей, готовили еду, таскали мешки с утварью, стригли друг друга на замысловатый национальный манер – макушку и волосы над бровями выбривали, оставляя посередине, над переносицей, узкую и длинную, «ласточкиным хвостом» раздвоенную челку, а длинные волосы сзади заплетали за ушами в две, реже в четыре и даже шесть кос, болтали, прихлебывая мясной отвар или кумыс. Все происходило вроде бы как всегда, но что-то все же было не так. Витал над Ордой какой-то тяжкий дух, от которого разговоры и смех были слишком громкими, движения неточными, а взгляды подозрительными. Только кого можно подозревать посреди собственного стана? Шпионов? Лазутчиков? Да, мы в землях урусов, врагов, и держаться настороже – правильный выбор, но видеть изменника в каждом проходящем мимо…