— Например, понравилось ли тебе. Ты наконец нашел кого-то, кто слабее тебя и неспособен ответить. Пинали тебя. Пинаешь ты. Все закономерно.

Губы щенка дрожат от обиды. Конечно, он ведь шел справедливую месть вершить.

— Она… ей…

Виттар не торопит.

— Лучше смерть, чем обесчестить себя…

— Кто сказал?

Крайт и сам не знает, но кто-то сказал, и сказанное показалось верным. Когда же он думать-то научится? Что ж, порка бывает разной.

— Крайт, — Виттар присел на кровать, — а если бы твоя сестра выжила после того, как с ней альвы поигрались, ты бы тоже потребовал от нее умереть? Ну чтобы род не бесчестила? А если бы отказалась?

Мальчишка и дышать перестает.

— Сам бы убил, да?

Больно? Ничего, переживет.

— Что со мной будет, райгрэ? — тихо спросил Крайт.

— Ничего.

— Но…

— У меня нет желания тебя наказывать, как нет желания и дальше с тобой возиться. Делай что хочешь. С этой минуты ты сам в ответе за себя.

Он старался возвращаться тихо, но Тора услышала, вскинулась, пытаясь спастись бегством, и удерживать ее пришлось силой. Она все-таки затихла, обняв его, прижавшись всем телом. И стоило признать, что Виттару это понравилось.

Оставалась мелочь: вытряхнуть девчонку из ее кокона.

Платье было прекрасно.

Из мерцающей нежной тафты, строгого и вместе с тем изящного кроя, оно село на Торхилд почти идеально. Но портниха все равно осталась недовольна. Ее помощницы суетились, подавая булавки, нитки и тончайшие шелковые ленточки, которые спешно дошивались на корсаж.

— Не торопись, — приговаривала портниха, хотя Торхилд и не думала торопиться: она стояла перед огромным зеркалом, рассматривая собственное отражение. — Сейчас минуточка — и сделаем из тебя куколку… еще минуточка…

Минуточка следовала за минуточкой.

Эта седовласая женщина не шила — рисовала тканью по ткани, создавая мягчайшие складки, позволяя тафте раскрыть все оттенки цвета. И приподнятая верхняя юбка более не мешала кружевной пене нижней. Ловкие пальцы крепили на кружеве оттенка экрю жемчужины.

— Ну поглянь, ну разве ж не куколка? — Портниха то и дело отступала, оценивающим взглядом окидывая собственное творение. И вновь кидалась исправлять некую одной ей заметную мелочь.

А Тора с трудом сдерживала дрожь.

Сегодня ей все-таки придется выйти из комнат райгрэ.

И даже из дома.

Нет, Тора понимала, что вечно прятаться не сможет. Она сама бы справилась. Завтра. Или послезавтра. Или еще чуть позже, но… чтобы вот так быстро.

Неожиданно.

Почему именно сегодня?

— Повернись-ка, куколка. — Портниха сама развернула Тору, и отражение послушно повторило маневр. — Ай красавица…

Наверное. Та женщина в зеркале не была Торой.

Вот Хильда могла бы так выглядеть.

Высокая. С узкой талией, затянутой до идеальных шестнадцати дюймов, высокой грудью, пожалуй излишне открытой вырезом платья, и длинной шеей.

Ей к лицу был бледно-лиловый цвет.

Роскошь наряда привычна.

Хильда умеет держать лицо и уж точно не испугается такой мелочи, как отпертая дверь, коридор или даже улица. Чужие взгляды. Ей они даже нравятся, потому что Хильда знает — она красива. Это ли не главное ее достоинство?

И если Тора не станет мешать, то Хильда воспользуется преимуществом.

Сама Тора ни на что не способна.

— А турнюр сюда большой не нужен… и никого не слушай, куколка. Оно, может, и в превеликой моде, чтобы топорщилось поболе. Но как глянешь, прям сердце обмирает. Идут что гусыни, хвостами колышут. Платье должно быть изысканным… а какой изыск табуретку под задницей таскать?

Хильда с портнихой согласилась.

И Тора не посмела спорить с обеими, тем более что она ничего не понимала в моде.

Ее раздели, избавив и от платья, и от турнюра, который и вправду был не особо велик, и от корсета, но в покое не оставили.

Ее вертели, заворачивали в нагретые, пропитанные оливковым маслом простыни, разворачивали, растирали, окуривали, обливали терпкими травяными настоями… и когда наконец позволили принять ванну, Тора с облегчением вздохнула.

Нет, горничные были незнакомы и, кажется, искренне пытались угодить, но Хильда знала, чего стоит эта искренность. Нельзя на нее поддаваться.

Ведь Тора помнит, что было раньше? Всего-то две недели прошло.

Целых две недели.

Утро и пробуждение в чужой кровати, в чужой комнате. Стыд и страх — Тора прекрасно помнит, как здесь оказалась. Райгрэ, который сидел, подперев кулаком подбородок, и разглядывал девушку.

— Жива? — спокойно поинтересовался он.

— Д-доброе утро.

— Твои вещи там. — Райгрэ указал на шкаф. — Некоторое время поживешь у меня. Тронуть тебя больше никто не тронет, но лучше, если побудешь на виду.

Он не стеснялся разглядывать Тору, и она не смела спрятаться от взгляда.

— Приведи себя в порядок. Скоро подадут завтрак.

Завтрак начался в полном молчании. И причиной тому были не подгоревшие тосты, остывший кофе и сливки, явно не слишком-то свежие, но странная рассеянность райгрэ.

— Я сменил повариху, — сказал он, разглядывая чересчур толстый ломоть хлеба, с которого, ко всему, стекало масло. — Кажется, неудачно.

С выражением крайнего отвращения он полил хлеб медом и откусил.

— Возможно, сменю снова…

Обжаривали тосты на прогоркшем масле. Вкус у них и вправду омерзительный.

— …если найду кого-то, кто умеет готовить. Где берут поварих?

— В бюро по найму.

Тора отложила тост и, окинув столик взглядом, вынуждена была признать, что завтрак не слишком удался. Райгрэ пришел к такому же выводу, но, похоже, голодным оставаться был не намерен.

И девушка решилась сказать:

— Каждое утро на кухню доставляют свежее молоко, творог и хлеб. В кладовой есть еще мед и конфитюр. Если вы, конечно, такое едите.

— Я все ем, — довольно-таки мрачно ответил райгрэ и поднялся.

Отсутствовал недолго, а вернулся с подносом. И, конечно, сервировали его ужасно. Молоко даже не удосужились перелить из глиняного кувшина в стеклянный, более подобающий случаю.

— Так что там с бюро? — Райгрэ достал высокие винные кубки, а хлеб резал вовсе кинжалом, но замечания Тора оставила при себе.