Пьетюр отворяет дверь, и в дом врывается метель. Ветер хлещет Роусу по лицу с такой силой, будто ее ударили кулаком, и от ледяного воздуха перехватывает дыхание. За те несколько секунд, которые требуются мужчинам, чтобы выйти и захлопнуть за собой дверь, она успевает так продрогнуть, что ее начинает трясти.

Она съеживается у hlóðir и, отсчитав шестьдесят ударов сердца, спешит к лестнице. Дверь наверху выглядит так же, как и всегда, и, конечно, заперта. Пьетюр не настолько неосмотрителен. Прижавшись к ней ухом, Роуса слышит тяжелое дыхание Йоуна – и больше ни звука. Она ждет, не раздастся ли за дверью шепот или шаги, но нет, ничего.

Роуса вздыхает и спускается в baðstofa. Она направляется было обратно в кухню, чтобы снова прижаться к теплому hlóðir, но вдруг ее внимание привлекает что-то лежащее на полу. В соломе что-то посверкивает. Она подбирает эту вещицу, и на мгновение ей кажется, что уже теперь-то она окончательно лишилась рассудка, потому что… Нет, это решительно невозможно. И все же…

Это ключи. Роуса сжимает их в кулаке и закрывает глаза. Она не может позволить себе надеяться. Однако все-таки возвращается и, по очереди хватаясь за ступеньки, взбирается наверх, и вставляет один из ключей в замочную скважину, и он подходит – подходит! – и она поворачивает его, и толкает дверь, и весь дом наблюдает за ней, и она задерживает дыхание, и дверь распахивается, и холод чердака окутывает Роусу зловонным, животным смрадом.

Роуса мешкает: перед ней разверзлась черная пустота, в которой раздается частое дыхание Йоуна. Невозможно избавиться от ощущения, что он смотрит прямо на нее. Она медленно, словно во сне, с гулко бьющимся сердцем идет сквозь мрак, вытянув перед собой руки.

Йоун лежит у стены, прижимая ладони к тому самому месту, куда его ударила рогом овца. Кожа его кажется восковой, он дышит учащенно и уже не выглядит таким могучим, как прежде: мускулистые руки и ноги не видны под одеялом, сон смягчил его черты, и в лице появилось что-то детское. Роуса садится подле него. Пошевелившись, он стонет, и Роуса вскакивает, готовясь пуститься наутек, если он очнется. Однако, хоть веки его и трепещут, глаза остаются закрытыми. Вместо этого он приоткрывает рот, как будто пытается что-то сказать. Он кашляет, и Роуса замечает, что язык у него шершавый и губы потрескались. Она поспешно окунает уголок одеяла в отвар из мха и дает ему. Он начинает сосать ткань, как младенец. Снова и снова Роуса опускает одеяло в отвар, снова и снова он послушно открывает рот, но глаза по-прежнему закрыты. Она медленно протягивает руку и убирает волосы с его лба.

Наконец дыхание его выравнивается и становится глубже. Губы смыкаются. Роуса ставит кувшин на пол и утирает собственное лицо. Щеки ее мокры от слез, которых она даже не замечала.

Она нетвердо поднимается на ноги и озирается. Она ожидала увидеть старые бочки или спутанные и перетершиеся рыболовные снасти. Однако здесь только тюфяк, на котором лежит Йоун, маленький столик да ночной горшок. На чердаке пусто и чисто, будто все эти вещи специально принесли сюда для кого-то. Роуса вглядывается во мрак в поисках знака, который выдал бы чужое присутствие, – хоть какого-нибудь знака.

Чердак занимает все пространство под крышей дома, и Роуса не может разглядеть отсюда противоположную стену. А вдруг там ее поджидает Анна? А вдруг призрак, draugur, распластался по стене и наблюдает за ней прямо сейчас? Роуса делает глубокий вдох и медленно идет вперед.

Ее шаги эхом отдаются в темноте, и где-то впереди вдруг раздается шепот. Роуса застывает посреди длинной комнаты. Обернувшись, она видит, что светлый прямоугольник двери остался далеко-далеко: пока она будет бежать к выходу, кто-нибудь может наброситься на нее сзади и сомкнуть руки на ее шее. Она дотрагивается до собственного беззащитного горла. Под пальцами трепещет пульс.

Она чуть было не поворачивает назад. Чуть было. Но все же продолжает идти.

Темнота. Тишина. Стена уже совсем близко. Роуса прерывисто вздыхает. Ничего здесь нет. Она вытягивает вперед руки и делает еще один глубокий вдох. Все это, должно быть, ей просто почудилось.

Внезапно из самого темного угла доносится странный звук, будто простынь хлопает на ветру. Роуса вздрагивает и вскрикивает.

Здесь кто-то есть! Кто-то живой…

Хлопок повторяется, мелькает что-то белое. Роуса пятится назад, прижимаясь к стене, – прочь от шелестящего во мраке призрака.

– Анна, – лепечет она.

Снова этот трепещущий звук. Он очень похож на вздохи, которые Роуса слышала, когда прижималась ухом к двери. Она съеживается на полу, не в силах пошевельнуться. Вот он, draugur, которого она так боялась. Вот оно, существо, которое или задушит ее, или завладеет ее телом и будет отравлять ее разум, пока она не позабудет собственное имя и не начнет бродить среди холмов, причитая и бормоча себе под нос невнятные слова.

Инстинкт велит ей спасаться бегством, но она не может сдвинуться с места. Глаза ее устремлены на дрожащую белую фигуру.

Мало-помалу дыхание ее выравнивается, и она замечает, что draugur вовсе не подкрадывается к ней, не приближается, чтобы схватить ее за горло. Он как будто пригвожден к месту, и его отчаянные рывки скорее напоминают попытки высвободиться.

Она щурится, пристально вглядываясь в темноту, и ахает.

Это не призрак. Не draugur.

Это птица.

– Кречет, – шепчет она. В голове у нее мутится. Все эти звуки…

Птица ерзает на месте, потом широко расправляет белые крылья, подергивает головой туда-сюда, и Роуса видит крючковатый смертоносный клюв с желтой каймой. Поднявшись на ноги, она на цыпочках подходит поближе, очень медленно, чтобы не спугнуть птицу. Она никогда не видела кречета так близко – прежде ей доводилось наблюдать только за тем, как парят высоко в небесах его дикие и прекрасные сородичи-убийцы. Кречет косится на нее бусинками глаз и хлопает крыльями в попытках взлететь с насеста, но его не пускают кожаные ремешки, обхватившие чешуйчатые лапы.

Роуса останавливается на расстоянии протянутой руки. Кречет резко дергает головой. Один лишь вид этих змеиных глаз дает понять, что у их обладателя единственное предназначение – убивать. Он обхватывает лапами жердочку и впивается в нее крючковатыми когтями.

Кречеты стоят целое состояние и особенно ценятся у датчан. Говорят, датская знать готова выложить за такую птицу столько золота, сколько та весит.

Разглядывая этого когтистого хищника, будто высеченного изо льда, Роуса вдруг замирает. Она уже не думает о том, как дорого он стоит; ей вспоминаются древние легенды о кречетах.

Бытует поверье, что если поймать такую птицу, когда человек умирает, и поднести к нему, как только он испустит последний вздох, то душа его после смерти переселится в ее тело.

Прямо за насестом, на полу, испещренном пятнами помета и кружевом обглоданных маленьких косточек, виднеется какая-то скомканная ткань.