А потом приходит смс, и перед глазами появляются круги. Утро проносится перед глазами в один момент и застывает, как на паузе, на том моменте, когда захлопывается входная дверь. И дальше: как я выхожу на порог, как пишу смс… А потом пускаю всё на самотёк. Как я делал всегда, надеясь, что проблема решится сама собой.

Обвожу невидящим взглядом стены кофейни, словно только понимая, где нахожусь. Цепляюсь за Варин взгляд, и внутри ёкает. Она смотрит испуганно, а ещё пропало равнодушие, словно маску сняли, а под ней снова она, Варя, настоящая, искренняя, моя. И именно этот взгляд заставляет прийти в себя. Мама попала в аварию!

– Мне ехать надо, – говорю на автомате и иду к выходу. И всё равно оборачиваюсь, словно какая-то сила заставляет. И ловлю ещё один растерянный и испуганный взгляд. За меня испуганный. Или я ни хера не понимаю.

А я не понимаю, ничего уже не понимаю, когда мчу к больнице, адрес которой отец скинул второй смс. Ругаюсь, бью по рулю, пытаясь проскочить через пробки. Внутри всё клокочет, дёргается. Я виноват, я!

Если бы не отец со всем этим дерьмом о работе и бабках, Настя долбанная… Почему он не мог быть просто нормальным мужем? Да у него ведь самая лучшая женщина в мире! Снова бью по рулю. А у меня самая лучшая мать. Всё будет хорошо, она выкарабкается.

Я вбегаю в просторный светлый холл больницы, пахнущий таблетками.

– Князева Вера, – растолкав всех, задаю вопрос, – где она?

Женщина даже бровью не ведет на моё состояние.

– Денис, – слышу голос отца. Обернувшись, вижу его у поворота в коридор. Быстро подхожу.

– Что с ней? – всматриваюсь в глаза, но не нахожу ответ на вопрос. Вот кто всегда непроницаем.

– Она на операции. Состояние критическое.

Закрываю лицо руками, сильно жмурясь. А потом с размаху бью кулаком в стену, раз, другой, третий, пока отец не хватает меня.

– Не устраивай истерик, – швыряет на стул. К нам подбегают медсестра и охранник. – Принесите успокоительное, пожалуйста, и обработайте руку, – спокойно говорит папа девушке, та, кивнув, убегает.

– Как это произошло? – спрашиваю, не обращая внимания на кровоточащие костяшки.

Секунду стоит тишина.

– А ты на что надеялся, когда ей рассказывал?

Я резко вскакиваю, он тут же сажает меня обратно.

– Я не рассказывал! – цежу сквозь зубы. – Я бы не стал с ней так поступать! Она слышала наш разговор!

Тяжело дышу, чувство вины давит на виски. Нелепо звучит – всё нелепо. Я ведь подозревал, что она могла подслушать, но ничего не сделал. Я виноват в случившемся. Я.

– Она мне звонила, – слышу спокойный голос отца. – У неё была истерика. Я попросил своего человека узнать по телефону местонахождение, хотел перехватить. Не успел.

На глаза наворачиваются предательские слезы. Рядом со мной присаживается медсестра.

– Мне ничего не надо, – рыкаю на неё, она испуганно дёргается, расплескивая воду на пол.

– Выпей успокоительное и дай ей руку, – в голосе отца тяжелые нотки. – Только твоих истерик сейчас не хватало.

Вырываю стакан с водой, одним махом запиваю таблетку, а потом протягиваю кулак. Девушка аккуратно обрабатывает подрагивающими руками. Смотрит на меня, проверяя, больно или нет.

– Что врач говорит? – поднимаю голову на отца. Он вздыхает.

– Шансы минимальные, но есть. Гарантий не даёт.

Наступает тишина. Отец, чуть постояв, уходит, за ним следом медсестра. Некоторое время сижу, пялясь в никуда. Я знаю, папа сделает все, чтобы её спасти. Только бы это помогло.

Гарантий нет. Борись, мам, борись. Ты нам нужна, даже не представляешь, как ты нам нужна.

Я только осознаю, насколько она всегда была рядом, помогала, поддерживала, никогда не говорила плохо, только лаской со всеми… А мы не ценили. Я не ценил.

Принимал как данность, словно так всегда будет. А оно раз – и в один момент на волоске. Сейчас бы взять её на руки, закрыть, защитить. Но нет, сам же вогнал её туда. Сам.

Тру лицо руками. Пусть всё будет хорошо. Пожалуйста. Я не знаю, к кому обращаюсь. Словно мы тут сидим бессильные, а кто-то может помочь. Но если может – пусть поможет. Мама ведь заслужила только хорошее, заслужила жить дальше.

Операция длится несколько часов, мама в реанимации, к ней нельзя, состояние оценивают как стабильно критическое. Полная хрень. Отец с кем-то трёт, даёт на лапу, нас в медицинских халатах пропускают к маленькому окошку на её двери. Я утыкаюсь в него, тяжело дышу, а потом провожу рукой по вмиг запотевшему стеклу.

Мама лежит бледная, как неживая. Только пиликающие датчики вокруг сейчас показатели её жизни. В глазах неприятно щиплет, закусываю губу. Если бы я мог на её месте оказаться, я бы лёг. Меня раскромсайте, переломайте – не её. Она же такая хрупкая. Мамочка.

Домой мы едем друг за другом, в нём молча расходимся по комнатам. Внутри неприятно дрожит – это мамин дом, тут всё на ней держится, все пропитано её духом. Рыкнув, начинаю молотить грушу, пока пот не застилает глаза. Тяжело дышу, повиснув на ней, костяшки снова начинают кровоточить. Душ не помогает, меня словно наизнанку выворачивает, размазывает.

Аккуратно выхожу в коридор, с лестницы вижу сидящего в гостиной отца с бокалом в руках. Спускаюсь вниз и сажусь рядом. Папа голову в мою сторону не поворачивает. Делает небольшой глоток и возвращает бокал на подлокотник.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Почему ты ей изменял? – спрашиваю, глядя вперед на тёмный ворс ковра. Молчит. Долго так, я даже решаю – не скажет. Вздыхает.

– Твоя мать чудесная женщина, Денис, но… Чувства имеют свойство притупляться. Я люблю Веру, и никогда не променял бы ни на одну другую…

– То есть тупо потрахаться с молодой и красивой, получить яркие эмоции? – хмыкаю на это.

– Вроде того.

Вот так просто. Сжимаю зубы, качая головой.

– Дотрахался? – поворачиваю к нему голову.

Он снова протяжно вздыхает и молчит. Вот и поговорили.

Ухожу наверх, иду в сторону комнаты, но замираю возле родительской спальни. Поколебавшись, захожу внутрь, включаю свет. В углу мамин стол с большим зеркалом и косметикой, на стене фотографии разных лет: в основном её с отцом, и я.