таинственным убийцей. Ковин казался не таким опасным, потому что Элейн знала его в лицо, знала, чего ожидать. Неизвестность же пугала до дрожи.

Ее прогулка началась затемно. Она старательно делала вид, что спешит домой. Но при этом из ее рук постоянно падали свитки. Это должно было дать ей возможность продвигаться по маршруту медленно, позволяя Художнику заметить ее.

Стук каблучков Элейн по мостовой эхом разносился по пустынным улицам. Несколько встретившихся ей выпивох казались ничуть не менее опасными, чем убийца: один из них попытался ухватить ее за подол платья, другой лез обниматься, третий зазывал к себе. Помогло лишь то, что все они были изрядно пьяны, а оттого медленно бегали. Самым сложным при этом было держаться маршрута. Там, где, казалось бы, стоило обойти сомнительных прохожих, на самом деле было безопаснее держаться дороги, ведь рядом прятались полицейские.

Но еще более жутко становилось, когда все вокруг утопало в неприятной, пугающей тишине. Элейн слышала только свои шаги, только свое дыхание, шуршание только своей одежды. А как же полицейские? Разве не должны они были быть рядом каждое мгновение? А если они были рядом, значило ли это, что и Художник мог так же бесшумно преследовать ее, даже не подозревающую о нависшей опасности?

Сердце стучало быстро, и идти хотелось быстро, но приходилось прилагать усилия, замедляя себя. Шаг, еще шаг, Элейн считала их, чтобы совладать с собой.

Она завернула за угол и оказалась на совсем узкой улочке. Сюда не выходили двери домов, только окна, а если расправить руки, то правой можно было коснуться одной стены, левой – другой. Все тонуло в такой густой мгле, что терялась земля. Даже ноги Элейн растворялись в липкой темноте, будто вязли в черном болоте.

Дыхание ее стало еще громче, хотя она пыталась успокоиться, не выдавать себя раньше времени. Если ее плану суждено сработать, она предпочла бы, чтобы душегуб напал в другом месте. Здесь полицейские не могли идти достаточно близко. Скорее всего, они обошли проулок другим путем и уже ждали Элейн по ту сторону этого мрачного коридора. Здесь же она была совсем одна.

Не выдержав напряжения, она сорвалась на бег. До конца проулка оставалось несколько шагов, когда кто-то поймал ее: попытался обхватить за плечи и в то же время осторожно изловил щиколотку. Элейн завизжала. В следующее мгновение она поняла, что напавший не держит ее, а скорее просто касается, ее лицо ощутило легкое прикосновение ткани его одежды. Она пыталась выбраться, спастись, жалобно хныча от страха. Внезапно все прекратилось. В темноте она все же смогла разглядеть знакомого мужчину – один из полицейских, вероятно, подоспел на ее крик. Теперь он стоял там, загораживая почти весь проулок своей мощной фигурой, и держал в руках… Элейн пригляделась:

– Это что, просто тряпка? – уточнила она слабо.

Полицейский поднес темную ткань к лицу:

– Похоже на какое-то покрывало. Видимо, оно сушилось на веревке.

– Я подумала… я подумала…

Элейн вздохнула. По ее воплю, от которого кровь стыла в жилах, он, должно быть, догадался, что она подумала.

Полицейский кивнул, громко и многозначительно сказав: «Не стоит гулять по ночам одной, девушка», – и удалился. Элейн наконец вышла на более широкую и светлую улицу. Здесь горели редкие фонари, отчего идти было чуть менее страшно. Довольно быстрое появление подмоги тоже внушало некоторую уверенность. Если Художник не кинется на нее с ножом сразу же, полицейские, вполне вероятно, успеют ее спасти.

И тем не менее страх крепче и крепче опутывал тело. Идти становилось сложнее, хотелось, чтобы все поскорее завершилось.

К концу маршрута нервы Элейн были на пределе. Она вошла в дом, который принадлежал одному из полицейских, там уже ждал Оддин. Совершенно неожиданно он прижал ее к себе и пару секунд держал, вынуждая слушать бешеный стук его сердца.

– Ну все, все, – прошептала она, смущенная такой встречей, а затем, сама того не желая, добавила: – Мне нужно идти обратно.

Оддин сжал ее крепче, но затем вздохнул и отпустил. Не чувствуя азарта, овладевшего ею, когда идея с ловушкой для Художника только пришла Элейн на ум, она побрела в обратную сторону. Не было похоже, что душегуб собирался напасть в эту ночь, иначе давно бы воспользовался возможностью. Но ей следовало держаться плана и пройти обратно до гостиницы «Вереница», где она легла бы спать. Легла бы только для того, чтобы на следующую ночь повторить прогулку, и так пока Художник не клюнет на их наживку.

Порядком уставшая, Элейн мысленно застонала, когда увидела впереди мужской силуэт. Наверняка очередной пьяница шел домой из таверны. Встречаться с ним совершенно не хотелось.

Она бросила взгляд на маленький тупик между домами. Можно было спрятаться там, пока прохожий не окажется где-нибудь подальше. Оглядевшись, Элейн свернула в темную подворотню. Шаги мужчины приближались, она слышала, как он насвистывал какую-то песенку. Все еще боясь, что он мог заметить ее, она поспешила спрятаться за бочку с отходами. Воняло жутко, но стоило немного потерпеть, и можно было спокойно продолжить путь. Элейн присела, чтобы полностью скрыться от прохожего, и второй раз за вечер истошно завизжала. Там, у стены, прижатый этой самой бочкой, лежал мужчина. Его безжизненное лицо навсегда отпечаталось в ее памяти.

Элейн отпрянула к противоположной стороне, закрыв лицо руками. Через несколько мгновений в подворотню влетел полицейский, на этот раз другой – невысокий, коренастый мужчина с пышной бородой. Элейн безмолвно указала пальцем туда, где лежало тело. Через минуту там собрались еще двое полицейских и сам Оддин, который «гулял» по соседним улочкам.

Она поняла, что что-то было не так, когда все четверо застыли над жуткой находкой в совершенной тишине. Отсутствие звука после их долгой возни и переругиваний было настолько оглушающим, что Элейн отыскала в себе силы подняться и подойти к ним чуть ближе. Оддин медленно обернулся, глядя устало.

– Что ж, Элейн, поздравляю.

Она вопросительно подняла бровь.

– Ты нашла Художника.

Выдохнув «Что?», она обогнула Оддина. На оголенной груди и животе молодого мужчины, что лежал на земле, белели многочисленные шрамы. Было ясно, что раны были нанесены много лет назад. Но даже несмотря на это, символы все еще угадывались. Надпись на теле гласила: «Искупай грехи свои, усмиряя плоть», – Элейн произнесла это вслух, и все посмотрели на нее – кто с любопытством, кто просто с усталостью.

– Это может быть не наш душегуб, – заметил один из полицейских.

Затем он присел на корточки и принялся разглядывать шрамы.

– Может, – кивнул Оддин. – Но я уверен, что это он. Слишком странное было бы совпадение: кто-то много